Фильм показывали в Париже в 1969 году, но не в Москве. В газете «Монд» киножурналист Жан де Баронсесели писал:
Этот шедевр русского искусства потрясает нас своим мастерством. Кроме того, он раскрывает суть человека, который создал Великое.
На Всесоюзном совещании кинематографистов осенью 1969 года в присутствии руководителей идеологического фронта выступал режиссер Сергей Юткевич, который вначале предложил Сергею Параджанову… помочь перемонтировать «Цвет граната» (и «помог» впоследствии) для того, чтобы он стал понятен зрителю, а затем обронил такую фразу: «Я только что из Парижа, и там в кинотеатре „Кюжас“ демонстрируется фильм „Андрей Рублев“, хотя в нашей стране он не выпущен на экраны. А между тем мне мой друг коммунист Мишель Курно говорил, что он не любит фильм Тарковского „Андрей Рублев“ за то, что Тарковский не любит русский народ». (В отличие от французского коммуниста Мишеля Курно.) Идеологическое начальство выполняло свою карательную функцию всегда. Но травля таланта – это еще и зависть, как правильно отметил Андрон Кончаловский, «к талантливому, успешному, масштабному, личностному, неординарному, ко всему тому, что выбивается из стадности, из уравниловки, одинаковости и равнозначности во всем».
Было напечатано минимальное количество копий, фильм шел по окраинам Москвы. Но у Тарковского всегда были горячие поклонники, зрители, люди, которые ему помогали, и он их ценил. В письме главному редактору журнала «Искусство кино» Е.Д. Суркову Тарковский пишет:
Показывали «Рублева» в клубе «Правды» 3 сеанса, платных, по линии проката.
Простая публика смотрит удивительно, внимательна и благодарна. Предчувствую успех у зрителей. А там – кто знает?
В «Мартирологе» Андрей делает запись:
1978 год. «Рублев» включен в список 100 лучших фильмов мира.
IV
Разговор по Рублеву. Боже, какой уровень. Манину за то, что он сказал, я должен непрерывно говорить спасибо. Инфляция эмоций. От мелочей до убийств мы испытываем одинаковые эмоции. Как представить себя перед будущим. Вот о чем надо думать.
Хотел бы показать «Рублева» Солженицыну
[53] и Шостаковичу.
7 авг. 18 ч. 25 м. Лара родила Андрюшу. Никто не поздравил, кроме Тамары Георгиевны. Люди становятся страшными и теряют чувствительность.
Нет денег. Начались долги.
Томас Манн гениальный писатель. Читал «Смерть в Венеции», хотя сюжет абсолютный абсурд. Как можно снять фильм по Томасу Манну. Это невозможно. Думаю о «Белом дне».
Что можно было бы поставить в кино:
1. Кагал (о суде над Борманом)
[54].
2. О физике-диктаторе (вариант версий).
3. Дом с башенкой (по повести Фридриха Горенштейна).
4. Аукалки (о девушке, которую укусила собака, и она стала лаять).
5. Дезертиры.
6. «Иосиф и его братья»
[55].
7. «Матренин двор» по Солженицыну.
8. О Достоевском.
9. «Белый день». Скорее!
10. «Подросток» Достоевского (по сценарию А. Мишарина).
11. Жанна д’Арк в 1970 году.
12. «Чума» по Камю.
13. «Двое видели лисицу».
Сценарии:
1. Последняя охота, или Столкновение.
2. Катастрофа.
3. О летающем человеке по Беляеву («Светлый ветер» по сценарию Ф. Горенштейна.).
По хорошим временам я мог бы быть миллионером. Снимая по две картины в год с 1960-го, я мог бы снять уже 20 фильмов. С нашими идиотами снимешь! – Есть на свете дураки, а это сплошной
[56].
Перечень фильмов со временем изменялся. Кроме «Подростка» Достоевского мечтой была постановка «Идиота», потом добавлялись «Гофманиана», «Гамлет», «Антоний Падуанский» и даже фильм о Рудольфе Штейнере, антропософе, создателе Гетенаума – центра гармонического развития человека.
Творческими планами Тарковский заполнял жизнь до краев и до конца, потому что его жизнь была творчеством в абсолютном смысле слова. Любая страница дневника – перекресток, скрещение всех путей внутренней жизни, реальных событий, забот, планов, мира внешнего с миром внутренним.
Художник всегда на перекрестке истории, мечты, быта и всегда «на сломе».
1967 год. Начало работы с Александром Мишариным над сценарием, окончательное название которого «Зеркало». Но «Зеркало» будет потом, а сперва «Солярис». Сценарий написан в 1968 году совместно с писателем Фридрихом Горенштейном
[57]по повести Станислава Лема. А в промежутке – поездки, зарабатывание денег, работа в Кишиневе с Александром Гордоном на фильме «Сергей Лазо» и даже роль белогвардейца в этом фильме, которая ему очень удалась. А еще жизнь Москвы. Самый расцвет «главных» споров на «московских кухнях», т. е. у друзей, в мастерских художников, на Большом Каретном. «Тот полжизни потерял, кто в Большом Каретном не бывал, ей-богу…»
Михаил Ромадин вспоминает, что значили в то время книги о художниках в издании «Скира». Приобретение такой книги было событием, все о нем знали. Между прочим, там, у Ромадиных, Андрей впервые познакомился с китайской классикой – «Книгой перемен» (в переводе Шуцкого), выпущенной первым изданием в 1960 году. Роль этой книги, как и японской поэзии, философии «дзен», для творчества и развития Андрея очень важна. Это поэтическая философия связей далеких-близких, Космоса и Человека, сложной взаимозависимости. Это тема «пути». Тема «Соляриса» – тоже тема пути.
И пока на земле я работал, приняв
Дар студеной воды и пахучего хлеба,
Надо мною стояло бездонное небо,
Звезды падали мне на рукав
[58].
В «Солярисе» Тарковский все больше устремляется к внутренней речи, во внутреннее пространство: «Заключите меня в скорлупу грецкого ореха, и я стану обладателем Вселенной» («Гамлет»).
Психолог Крис Кельвин прибывает на Станцию планеты «Солярис», где работает космическая лаборатория, изучающая «мыслящую субстанцию» – Океан. Кельвин приезжает как бы с ревизией и, если необходимо, закрыть лабораторию. Но это лишь условная фабула фильма, о которой зрители постепенно и как-то естественно забывают, включаясь в те странные события, которые происходят на Станции. Океан – субстанция, способная материализовать мысли и помыслы человека в буквальном воплощении. Станция кроме трех (включая Кельвина) землян населена фантомами-двойниками, теми, что порождаются нашей психикой, памятью, воображением.
