Нацисты во Франции, так же как в Германии и Италии, неоднозначно относились к моде: ее «искусственная» и «космополитичная» природа плохо соответствовала стандартам «естественности» и «национализма». Умаляя значимость парижской составляющей моды, нацисты подчеркивали символы la francité
[462], от Жанны д’Арк до берета. Женщин побуждали носить более традиционную и аутентичную «французскую» одежду. Региональный народный костюм периодически вытаскивался на свет и объявлялся «основой» современной моды (то же самое происходило в Германии и Италии). Статьи в женских модных изданиях, контролируемых фашистами (как в регионах, подвластных режиму Виши, так и в оккупированной части Франции), рекламировали «здоровое» крепкое тело и «традиционные» ценности. Женщин предупреждали, что излишняя стройность плохо сказывается на способности к деторождению. Немецкие власти и правительство Виши пытались отвадить дам от пристрастия к «маскулинным» брюкам, которые вызывали (негативные) ассоциации с женской эмансипацией. Запреты, впрочем, были недолговечны, и как минимум в одном случае оговаривалось, что они не действуют, если «брюки надеваются для езды на велосипеде»
[463]. Несмотря на все подобные ограничения, однако, все больше женщин отдавало предпочтение брюкам как теплому и практичному костюму.
В американской прессе военного периода появилась увлекательная статья «Парижские газеты осуждают легкомысленные наряды». В ней подробно рассказывалось о французской медийной кампании, организованной «в поддержку „француженок“ и против „парижанок“». Американский журналист писал: «Уже некоторое время постоянные колонки ежедневных газет публикуют тенденциозные статьи о парижской моде. Они говорят об „очищении“ моды. Они хмурятся при виде макияжа и окрашенных волос. Он оплакивают „роскошную“ моду, создававшуюся великими парижскими кутюрье, и рекламируют шик для народа»
[464].
После войны историк Ричард Кобб заметил, что на фотографиях эпохи les années noires
[465] заметно «множество разных беретов», «размеры и форма [которых] указывают на широкий спектр убеждений, от щепетильной ортодоксальности Виши до крайностей ультраколлаборационизма». Чаще всего встречался темно-синий цвет, хотя «зеленый мог подойти фашиствующим пейзанам Доржера» и «Дарнан, без сомнения, копируя форму СС, нарядил в черные береты сотрудников la Milice
[466]». О красном цвете социалистов «не могло быть даже речи». Мужчины и женщины, обычные люди и высокопоставленные чиновники, – все носили «национальный берет». Однако после июня 1944 года он получил отставку. Кобб пишет:
Видимый даже невооруженным глазом факт заключается в том, что коллаборационисты Парижа и Виши, однажды согласившиеся рекламировать эмблему, служившую обнадеживающим напоминанием, что в ситуации национального унижения можно оставаться французом – и даже бóльшим французом, чем когда-либо, – и одновременно являвшую собой квинтэссенцию la francité, в итоге уничтожили берет – пусть не в одно мгновение, но медленно и верно. Берет некоторым образом потерял невинность, он был политически осквернен
[467].
Поначалу казалось, что, несмотря на специфику ситуации, мода в Париже развивается почти так же, как всегда. Повседневные юбки были короткими и довольно пышными – компромисс между прагматикой (например, необходимостью ездить на велосипеде) и сарториальными трендами. Многие женщины продолжали носить костюмы с подбитыми плечами, которые со временем смягчались. Финансовые дела в индустрии высокой моды шли неплохо. Но «поскольку драконовские запреты ограничили моде свободу маневра, элегантность отступила в мир театра и кино, так как кутюрье, которым недостаточно было одевать звезд для „выхода в свет“, занялись изготовлением сценических костюмов»
[468]. Вечерние платья отличались пышными юбками и сложными драпировками. Этот гламурный стиль Belle Époque отчасти был продолжением неовикторианского тренда 1939 года; помимо этого, однако, он отражал и все более значимую роль французского театра и кинематографа в культуре этого периода. Особой популярностью пользовались исторические драмы, и среди клиенток кутюрье было много актрис.
Небольшое число молодых людей, в основном в Париже, предпочитали стиль под названием «зазу» (Zazou); он был сродни «зут-сьютам», которые носили джазовые музыканты в Америке. Молодой французский певец Джонни Хесс использовал слово «зазу» в хите 1938 года «Je suis swing» («Я свингую»). Другой его хит 1942 года назывался «Ils sont zazous» («Они зазу»). Юноши-«зазу» носили длинные драповые жакеты, короткие и узкие – или, наоборот, очень широкие – брюки, туфли на толстой высокой подошве и солнечные очки. Девушки-«зазу» одевались более традиционно: они предпочитали короткие плиссированные юбки, туфли на платформе и сумки через плечо. Их отличительной чертой, однако, был вызывающий макияж: казалось, они стремились нанести на лицо всю косметику, которая оказывалась в их распоряжении. И мужчины и женщины – «зазу» щеголяли высокими прическами-«помпадур» и протестовали против тирании милитаризма и аскетизма, стараясь одеваться настолько ярко, насколько это вообще было возможно. Они танцевали под музыку «свинг», которую фашистский режим, разумеется, объявил декадентской. Отряды сторонников «правого крыла» нападали на «зазу» и брили юношам головы; парижская полиция постоянно устраивала в их танцклубах рейды, сопровождавшиеся арестами
[469].
Важным элементом модного гардероба стали шляпы, поскольку их легко было изготовить из дешевых материалов, например целлулоида, тонких деревянных щепок и газет. «Сделанные из обрывков и обрезков того, что нельзя было приспособить ни к чему другому, они выглядели как гигантские пуфы и бросали вызов как горестям времени, так и обычному здравому смыслу», – вспоминал Кристиан Диор
[470]. Говорят, что шляпы в итоге начали раздражать нацистов, и они угрожали закрыть магазины шляпников; однако тут же выяснилось, что изготовлением шляп занимаются не только профессионалы, но и обычные женщины. Немцы также ограничили число французских модных журналов; содержание оставшихся подвергалось жесткой цензуре. В результате некоторые издания, например Vogue и Femina, перестали выходить. Мишель де Брюнофф, редактор французского издания Vogue, вспоминал в 1945 году: «При немцах не существовало достойных способов выпускать журнал». Впрочем, он утверждал также, что подготовил несколько нелегальных модных публикаций, на страницах которых «меняющийся силуэт парижанки служил отражением жизнеспособности [горожан] и реакцией на запреты бошей»
[471].
