«Я очень одинока без Нади, – напишет Мария после ее смерти. – Она была умна, благородна, сердечна, пряма, справедлива. Никогда ни о ком не говорила дурно, не сплетничала».
Мужские грубоватые отношения – таков семейный быт настоящих большевиков. Никакой буржуазной сентиментальности! «Твердый», «железный», «стальной» – вот новые комплименты нового строя. Неработающая женщина, которая не может быть товарищем по партии, – кто она? Конечно, «баба». И только «баба».
Взрослея, она все чаще не уступала ему – как когда-то его мать не уступала его отцу. Она уже не прощала ему грубости. Возникали скандалы. Обидевшись, они могли молчать по нескольку дней.
Она говорила ему «вы», он ей – «ты». Однажды он перестал с ней разговаривать, и только через несколько дней она выяснила: он обижен, что она зовет его на «вы». Они умели обижаться оба – надолго обижаться, но все-таки это была любовь – любовь двух странных, точнее, страшных для семейной жизни людей.
Когда они надолго оставались вдвоем, они сводили друг друга с ума обидами. Но, расставшись, не могли друг без друга. Впрочем, подолгу вдвоем они, к счастью, бывали только на отдыхе – на юге. В московской жизни домой он являлся поздно, успевал выпить чаю – и спать!
Она родила ему второго ребенка. Дочка была светленькая, и он с удовольствием назвал ее Светланой. Вождь России должен иметь светловолосую русскую дочку...
Дочку он любил, но жестокие ссоры двух трудных характеров продолжались. И как-то, после очередной ссоры, она уехала с детьми «навсегда» в Ленинград к Аллилуевым. История странно повторялась: так же когда-то спасалась от его отца мать, убегая с детьми из дома.
И опять они мирились... Она задумала изменить жизнь, получить профессию, перестать быть «бабой», чтобы ему не краснеть за ее безделье – знала, как он болезненно самолюбив во всем. Она решила поступить в Промышленную академию – так ей советовал Бухарин, бывший до партийных сражений одним из самых близких друзей дома. Впрочем, и теперь, после своей капитуляции, он часто захаживает в дом. Дети его обожают. Он наполнил их дачу забавными животными – по комнатам бегали ежи, а на балконе жила ручная лиса.
Когда Николая Ивановича расстреляют, «по обезлюдевшему Кремлю долго бегала лиса Бухарина», – вспоминала в своей книге Светлана Аллилуева.
ПИСЬМА ИОСИФА И НАДЕЖДЫ
Но сейчас 1929 год. Они еще живы – и Надежда, и Бухарин.
В этом году, пока она сдает экзамены, Сталин, как всегда осенью, отдыхает на Кавказе. Раньше они отдыхали вдвоем, но теперь она возвращается в Москву раньше – из-за Академии.
Они переписываются. Сталин сохранил в своем личном архиве эту переписку – то немногое, что осталось от погибшей жены. Маленькие конвертики, которые доставлял ей фельдъ-егерь, с надписью: «Надежде Сергеевне Аллилуевой лично от Сталина» и ее ответы. Письма от нее он сохранил не все – только по 1931 год. За следующий год – год ее таинственной гибели – письма отсутствуют.
Его письма очень кратки. Однажды он сказал Демьяну Бедному, как ненавидит писать письма. Продолжение того же партийного менталитета: письма, дневники – это все личное, это все из мира, который они разрушили.
В Архиве президента – в бывшей квартире Хозяина – я читал эти невыразительные письма. И все-таки... слышатся, слышатся в них (тайна писем!) их голоса.
«01. 09. 29. Здравствуй, Татька! (Так он ее звал – ласково, детским ее прозвищем. – Э. Р.) Оказывается, в Нальчике я был близок к воспалению легких... у меня хрип в обоих легких, и не покидает кашель. Дела, черт побери».
«02. 09. 29. Здравствуй, Иосиф! (По-партийному, без сентиментальных эпитетов. Иногда появляется „Дорогой Иосиф“ – но это максимум нежности. – Э. Р.) Очень рада за тебя, что в Сочи ты чувствуешь себя лучше. Как мои дела с Промакадемией? Сегодня утром нужно было в Промакадемию к 9 часам, я, конечно, вышла в 8. 30. И что же – испортился трамвай. Стала ждать автобуса – нет его! Тогда я решила, чтобы не опоздать, сесть на такси... Отъехав саженей сто, машина остановилась. У нее тоже что-то испортилось. Все это ужасно меня рассмешило. В конце концов в Академии я ждала два часа начала экзамена...»
Еще сохранялись остатки «партийных норм» первых лет революции: жены вождей ездили на трамваях.
«16. 09. 29. Татька! Как твои дела? Как приехала? Оказывается, мое первое письмо (утерянное) получила в Кремле твоя мать. До чего же надо быть глупой, чтобы получать и вскрывать чужие письма! Я выздоравливаю помаленьку, целую, твой Иосиф».
Поступая в Академию, она уже пытается вмешиваться в партийные дела, чтобы он чувствовал: она перестала быть «бабой». В то время он чистил от правых руководство и, конечно, «Правду», куда прежний редактор Бухарин пригласил своих сторонников.
"16. 09. 29. Дорогой Иосиф! Молотов заявил, что партийный отдел «Правды» не проводит линию ЦК... (далее она заступается за заведующего отделом, некоего Ковалева. – Э. Р.). Серго не дал ему договорить до конца, стукнул традиционно кулаком по столу и стал кричать: «До каких пор в „Правде“ будет продолжаться „ковалевщина“!.. Я знаю, ты очень не любишь моих вмешательств, но мне все же кажется, что тебе нужно вмешаться в это заведомо несправедливое дело... И мамашу ты обвинил незаслуженно – оказалось, что письмо все-таки не поступало...»
Он сразу понимает: через нее действуют правые, которых много в Академии, недаром Бухарин склонял ее поступать именно туда. И он реагирует:
«23. 09. 29. Татька! Думаю, ты права. Если Ковалев и виновен в чем-либо, то бюро редколлегии „Правды“ виновно втрое... видимо, в лице Ковалева хотят иметь козла отпущения. Целую мою Татьку кепко, очень много кепко...» («Кепко» – так смешно произносила не выговаривавшая "р" дочка Светлана.)
Она была довольна – помогла ему разобраться. Только потом она поймет: в результате пострадал не только Ковалев, но была беспощадно разгромлена вся редколлегия.
Но мы запомним: она заступилась за правых.
И он это отметил.
Правые действительно имели большое влияние в Промакадемии. Вот отрывок из покаянного письма одного из их вождей, Н. Угланова: «Весь 1929 год мы пытаемся организовать кадры своих сторонников. Особенно мы напирали на закрепление правой оппозиции в Промакадемии». И сама Надежда в шутливой форме пишет мужу об этом влиянии: «27. 09. 29. В отношении успеваемости у нас определяют следующим образом: кулак, середняк, бедняк. Смеху и споров ежедневно масса. Словом, меня уже зачислили в правые...»
Но вряд ли он одобрял эту шутку. Когда он боролся – он ненавидел.
«Зашибем» – как писал его друг Молотов.
В 1930 году он отправил ее в Карлсбад – лечить желудок. Видимо, было что-то достаточно серьезное, иначе к немцам он ее не послал бы. И как всегда, в разлуке он полон любви и заботы. Ее болезнь тревожит его: «21. 06. 30. Татька! Как доехала, что видела, была ли у врачей, каково мнение врачей о твоем здоровье, напиши... Съезд откроем 26-го... Дела идут неплохо. Очень скучаю без тебя, Таточка, сижу дома один, как сыч... Ну, до свидания... приезжай скорее. Це-лу-ю».
