— Будешь сок, зайчонок?
Не дожидаясь ответа, я достаю из холодильника упаковку, наливаю в стакан и протягиваю ей.
— Пей, — треплю по голове. — Сейчас вернусь.
Нет, Рада определенно особенная, потому что только особенная женщина могла настолько вывести меня из себя. Когда я без предупреждения толкаю дверь в спальню, в голове крутится только одна кровожадная мысль: тряхнуть ее так, чтобы мозги наконец встали на место.
— Мог бы и постучать, — сухо произносит она, бросая свернутую тряпку в раскрытый чемодан.
— Ты что делаешь, а? — оглушительно рявкаю я. — Что бы внутри тебя не происходило, остановись и подумай — стоит ли оно того? Чтобы рушить то, что между нами случилось и дочь до слез доводить?
— Я уже сказала, что мне нужно на работу, — монотонно повторяет она, скрещивая руки на груди. — Пара дней все равно ничего не решили бы, и Полинка так же плакала. Она к тебе привязалась. Это было ожидаемо.
— А ты? Ты не привязалась?
— Привязалась, но не настолько, чтобы забыть, что отношения на расстоянии — дохлый номер. Думаю, к твоему следующему приезду мы оба обо всем забудем.
Тут мне приходится глубоко вдохнуть, чтобы справиться с тем, что клокочет в груди. Непонимание. Негодование. Удивление. Боль. Да что с ней такое? Откуда взялась эта холодность, граничащая с презрением?
— С самого приезда я отдавал отчет в том, что делаю. Я не какой-нибудь сопливый пацаненок, который без последствий захотел пообжиматься с понравившейся девочкой из лагеря. Никто не вел речь об отношениях на расстоянии. Я уже говорил: для меня это не шутки.
— Видишь, как бывает, — рот Рады кривится в подобии улыбки. — Ты отдавал себе отчет, а я нет. Приезд в Москву показал, что мы с тобой слишком разные и по-разному смотрим на жизнь. А я не в том возрасте, чтобы витать в облаках.
— Тебе всего двадцать пять, спешу напомнить. Не семьдесят, и не восемьдесят. Да, мы определенно отличаемся, как и миллионы людей на земле, но непримиримых разногласий между нами я не заметил.
Рад опустила глаза, кусает губу. Я перевожу взгляд на ее чемодан. Собран уже наполовину.
— Слушай, Снежок… — Заткнув гнев подальше, я понижаю голос и говорю мягко в надежде до нее достучаться. — Примерно могу догадаться, что тебе не понравилось. И пусть в масштабе отношений это полная ерунда, я готов все обсудить. Только ты должна озвучить сама все, что тебя не устраивает. Нам нужен доверительный диалог.
Я вижу, как расправляется ее грудь от затяжного выдоха, как поджимаются пальцы на ногах. На кухне Полинка пьет сок, и я хочу выйти к ней с хорошими новостями.
— Я уже сказала, — упрямо повторяет она через паузу. — Мне нужно на работу.
Не в моих правилах умолять. Она взрослая женщина, даже если ведет себя как малолетка. Происходящее выше моего понимания, но сейчас мне ничего не остается, кроме принятия. Скандалы, крики, сопли и угрозы не мой стиль.
Кивнув, я берусь за дверную ручку. Прости, зайчонок, но твою упрямую мать не переубедить. Поворачиваюсь. Рада по-прежнему разглядывает пол.
— Права ты в одном. Так как есть у нас бы действительно не получилось. Но не из-за расстояния. Отношения это всегда открытость и уязвимость. А ты к такому не готова.
51
Если в день прилета толпы, снующие по столичному аэропорту, казались мне чем-то диковинным, то сейчас такого ощущения нет. К шуму и обилию народа очевидно быстро привыкаешь, как и к многому остальному.
— Сама покатишь? — с деланным удивлением переспрашивает Роберт на Полинкину просьбу отдать ей чемодан.
Кивнув, она перехватывает розовую ручку и сосредоточенно поправляет самолетную подушку на шее.
— Он же на колесиках. Совсем не тяжелый.
— Выглядишь как настоящая путешественница, — с улыбкой комментирует он.
Отвернувшись, я сосредоточенно изучаю вывеску ближайшей кофейни. Вчера я была твердо убеждена, что все делаю правильно, но сейчас эта уверенностьс катастрофической быстротой разваливается на части. Внутри натянулась и дрожит невидимая струна, в солнечном сплетении мучительно ноет. А еще с того самого момента, как мы покинули квартиру Роберта, меня преследует дурацкая мысль, что это наша последняя встреча втроем. Глупости, разумеется. От Москвы до Иркутска всего-то восемь часов лететь, да и Роберт не перестает быть отцом Поли, даже если у нас не сложилось.
— А когда ты к нам приедешь? — доносится серьезный, без привычных заигрываний голос дочки. — Скоро?
— Я очень постараюсь, — так же серьезно отвечает он. — Точных дат не буду называть, чтобы не обманывать, и обещаю сразу предупредить.
— Ладно.
Я делаю глубокий вдох. Воздух застревает в легких, словно в засорившемся фильтре, и звук выходит прерывистым, жалким.
До вылета остается еще около часа. Когда Роберт уйдет, мы с Полинкой можем зайти в эту кофейню, к примеру. Надеюсь, у них есть мороженое. Хочу хоть немного притупить чувство вины перед дочерью.
— Теперь мы с тобой будем видеться чаще, не сомневайся, — продолжает говорить Роберт. Его слова адресованы не мне конечно, а Поле. — Я очень жалею, что проводил с тобой так мало времени раньше. Простишь меня за это?
Слышать дальше мне мешает гул прилившей к вискам крови. Ярко-красные буквы на вывеске стремительно блекнут и размываются, стекая мне под ноги.
— Я буду тебя ждать, — дрожащим голосом отвечает Поля. — Ты же на Байкал обещал нас с мамой свозить. Еще я для бабули Наташи и деды Рената подарок нарисую. Тебе нужно будет забрать и им передать.
— Хорошо, зайчонок. Они будут очень рады.
Быстро промокнув щеки рукавом толстовки, я оборачиваюсь. Мантра, почти сутки звучащая внутри меня, помогает. Это бы все равно случилось парой дней позже. Ей все равно было бы больно, но мы это переживем.
— Ты можешь хоть каждый день созваниваться с папой по фейстайм, — напоминаю я, гордясь тем, что удается звучать настолько бодро. — На этот раз ты ведь будешь брать трубку?
Шмыгнув носом, Поля кивает. Даже здесь ей удается быть сильнее, чем я. Она выглядит бесконечно расстроенной, но не слезинки не проронила. Хотя глаза красные, да.
— Буду, — произносит она и, выпустив из ладошки ручку чемодана, прижимается к Роберту щекой.
Застрявший в груди воздух стремительно меняет свой состав, превращаясь в жгучую кислоту. Закусив губу, я снова отворачиваюсь, чтобы не находить свидетелей таким закидонам своего организма.
— А ты, Рада? — слышится невозмутимый голос из-за спины. — Обнимешь на прощанье?
Зажмурившись, я киваю. Даю себе секунду и еще одну, чтобы собраться, шумно вдыхаю, поворачиваюсь. Даже если все вышло так, как есть, это не повод не проститься с ним по-человечески. Он отец моей дочери, в конце концов, и замечательный человек.
