Елай поигрывает бровями в знак того, что я попадаю в точку.
— Читай, обитель зла наяву.
Я вновь обращаю взгляд к экранам.
— Но они же страдают.
И это видно невооружённым глазом, никто из них не спит, они все выглядят переполненными ненужной энергией, которую не могут израсходовать. Кто-то без устали стучит в железную дверь, другой не останавливаясь наворачивает круги, третий издаёт душераздирающий вой, как израненное животное.
— Разве что, от вечного, неутолимого голода, — небрежно бросает в ответ Елай, даже не поворачиваясь в мою сторону. — Тем более, два самых лакомых кусочка стоят прямо над ними, они чувствуют нас. Видишь, ни один из них не может найти себе места.
Об этом я как-то не подумала. Зато неожиданно на ум приходит совсем другое. Я резко перевожу взгляд на Елая.
— И чем же он их кормит тогда?
Плечи Елая замирают, когда он так же резко перестаёт делать то, что делал. Смотреть на меня он не спешит. Отвечать тоже, секунд тридцать проходит в тишине, а когда заговаривает его голос звучит крайне предостерегающе.
— Будет лучше, если ты не будешь задаваться этим вопросом.
Мне хочется спросить «кому», но, очевидно, нам обоим будет лучше не вдаваться в подробности. С усилием поджимаю губы и отхожу от экранов, желая как можно скорее выкинуть последний разговор из головы. Зрелище это тоже хотелось бы забыть, но сомневаюсь, что это возможно. Теперь моя очередь начать наворачивать круги по этой небольшой технической комнате, пока Елай занят подготовкой к финальному плану. Мой взгляд исследует стены, отмечая, что они ещё темнее, чем прежние, но что более-менее радует, следов крови не нахожу. Внезапно мой взгляд зацепляется за единственный красный рычажок, над которым бедами небольшими буквами написано «не нажимать». Подхожу к нему ближе и всё гадаю, за что он может отвечать.
Удивительный человеческий разум. Стоит только увидеть приставку «не», как рукам тут же не терпится сделать всё в точности да наоборот.
— Это я бы тоже не советовал тебе делать.
Елай вновь подкрадывается сзади, а я начинаю себя мысленно ругать, когда от его голоса умудряюсь вздрогнуть. Я слишком сильно расслабилась.
— Ты, конечно же, и это знаешь, за чем он здесь нужен, — бросаю, не спеша поворачиваться к нему.
Это, конечно, не упрёк, но есть что-то раздражающее в том, что в этом мире, похоже, нет человека, который знал бы меньше меня. По крайней мере, в мире Альф и Омег, среди которых я чувствую себя настоящим динозавром.
— Люк, — коротко отвечает Елай, но в его голосе я улавливаю усмешку. Да ещё её и вижу, когда поворачиваюсь к нему. — В любой другой ситуации, я бы не был против, чтобы ты с ним поигралась и подглядела на это увлекательное зрелище, как он открывается и закрывается, но секунду назад я, вроде как, почти выпустил гибридов, которые, наверняка очень голодные.
Ну вот же оно… до сих пор ли я уверена, что очень скучаю по тому Елаю, что отбрасывал бесконечные шуточки?
Я глубоко вздыхаю и закатываю глаза.
— Мог бы просто сказать, чтобы я его не трогала.
Нет, не мог, и его лучезарная, довольная улыбка очень красноречиво об этом говорит. Нет, определённо стоит в следующий раз подумать, когда появится желание увидеть этого «шутника» в нём снова.
— Ты закончил?
Он переводит взгляд обратно на экран, словно сам хочет ещё раз убедиться, что сделал.
— Вроде как, нам понадобиться всего лишь ввести единственную команду, чтобы камеры открылись, когда будем уходить.
«Будем уходить», — неужели, мы действительно почти приблизились к своей цели и скоро это всё закончится?
— Тогда идём?
Нетерпеливость просто разрывает меня. И не одну, я вижу то же воодушевление в вспыхнувших с новой силой глазах Елая.
— Идём, у нас осталось последнее дело.
Глава 41
— Какой он? — спрашивает женщина едва слышным голосом.
Слабым, бесцветным, хотя по мечтательному выражению осунувшегося лица можно было бы сказать, что она как никогда счастлива. Удручающе счастлива, словно простой разговор мог и вправду принести ей радости. Без разницы, что напротив неё сидит тиран и чудовище. Сейчас он для неё единственный, кто вообще приходит к ней.
Других он не пускал.
Он изолировал её.
Накачивал её различными препаратами, чтобы девяносто процентов времени она находилась в забытие. Обезболивающие и наркотики, в зависимости от того, в каком именно состоянии она нужна была ему.
Электронный дневник Виктора высвечивается на соседнем экране от того, который показывает нам старую запись. Я мало сосредоточена на нём, всё моё внимание притягивает картинка белой палаты. Да, когда-то белые стены были и здесь, и я даже думать не хочу, что именно заставило его отойти от этого.
Шестнадцать лет назад Виктор выглядел в точности так же, как месяц назад. Чересчур гладкая кожа, отсутствие морщин и яркой мимики на лице, и всё те же белые-белые волосы, поседевшие от возраста. Одно отличие — на плечах всего по одной майорской звезде.
Он сидит как изваяние, спина упрямо прямая, плечи расправлены, а взгляд у него падальщика, недвижущийся и терпеливый, но очень-очень цепкий, словно он никак не может отвести его от будущей добычи. Это был их последний разговор — милостыня. Виктор точно знал, что ей осталось недолго. Снисхождение в его взгляде заставляет внутренне пылать от жгучей ненависти к нему. И беспомощности. И это я ещё не рискую взглянуть на Елая, стоящего слишком тихо рядом со мной.
— Он перспективный мальчик, определённо, — отвечает Анне Виктор на записи, и в его голосе даже проскакивает неподдельная гордость. — Очень старательный и послушный. Дисциплинированный, — перечисляет он коротко, словно вспоминает, какие именно можно подобрать слова из определённого допустимого списка.
Анна улыбается. Слабо и с явным трудом, будто для этого требуется чересчур много сил. Хотя так есть, она тратит на неё слишком много энергии.
Бесполезно тратит, потому что она больше из вежливости. Из страха, что если не будет этого делать, разговор может закончиться. Потому что она хочет знать более важные вещи, ради которых нужно стараться.
— Что он любит сейчас? Какие у него интересы, как он…
— Интересы? — перебивает её Виктор с неожиданным недоумением, даже не думая о том, что для неё это было очень сложно и не факт, что она сможет это повторить. — А при чем здесь интересы, Анна? Разве это кому-то важно, кто чем интересуется, когда надо интересоваться только развитием и дисциплиной?
Это чудовище как будто и не знает, что в этом мире есть что-то большее, чем дисциплина и его собственные выгоды.
Анна робеет. Как-то слишком быстро и очевидно, словно только сейчас понимает, с кем разговаривает. На её лице такое ошеломительное разочарование, что я не могу больше сдерживать слёзы.
