— Ты не работала в эскорте и не продавала свое тело. — Он сел на диван напротив, сжимая в руках тетради, и смотрел на них. — Я тогда сильно разозлился на тебя, потому что ты меня обвиняла во всем, и ляпнул, чтобы встряхнуть… В общем, на самом деле ты зарабатывала деньги на лечение не совсем законным способом. Ты работала в подпольном казино, прикидывалась клиенткой и подпаивала мужчин, которые играли, чтобы они больше выкладывали денег. Если не веришь, можешь сама прочесть. — Он протянул мне тетради, но я оставила руки под пледом, не желая их брать. — Когда я готовил сценарий твоей новой жизни, мы много времени сидели в этой гостиной, на диванах, друг напротив друга. Я задавал тебе много вопросов, чтобы мой сценарий вышел безупречным, и пока я его продумывал, ты день за днем списывала ручкой листы. Говорила, что только своему почерку поверишь.
Герман отбросил со столика сумку и поставил стопку ближе ко мне.
— Я собирался эти тетради сжечь. Но рука так и не поднялась. Ты много трудилась, писала днями напролет. Для тебя было важно оставить себе будущей что-то. Прочти их.
Я не протянула руки, чтобы их забрать. Передо мной словно выросла стена, и я не хотела ее рушить. Мне хорошо в новой жизни, с новыми друзьями, с Германом и Реном. И я не хочу заглядывать туда, где было много боли и безысходности. Подозрения, что отец хочет убить мать. Родные в больнице, отсутствие денег, грязная работа в казино, на которую мне пришлось устроиться.
Да, с моей души упал камень, когда Герман признался, что не было никакого эскорта. Но и то, чем я занималась, было явно противно и могло закончиться для меня очень плохо.
Герман положил тетради рядом со мной на диван и, развернулся, чтобы уйти, но я быстро выпуталась из пледа и поймала его за руку.
— Останься, пожалуйста. Ты нужен мне.
Он застыл ненадолго, и я уже испугалась, что он все-таки уйдет, бросив меня наедине с водоворотом сомнений и гнетущих мыслей. Но Герман пару секунд спустя опустился на диван — между нами возвышалась стопка тетрадей.
— Ты часто улыбалась, когда писала, — сказал он, проведя пальцами по обложке с цветочками. — Думаю, я еще тогда влюбился в твою улыбку. Наверно, я в записях буду показан не в лучшем свете… Потому что кроме всего прочего ты меня пригласила на свидание, и я отказался.
— Да? Вот это я смелая была… — Я выдернула верхнюю тетрадь из-под пальцев Германа. Раз он говорит, что я улыбалась, то, может, там нет тяжести прожитых лет. Может, там только хорошее? — Ты ведь их читал?
Герман проигнорировал вопрос, кивком головы указал на тетрадь в моих руках. Мол, давай читай, не тяни. И я открыла первую страницу.
Мой почерк… Местами неровный, размашистый. Меня пробрало дрожью, когда я начала вчитываться в слова. Неужели это про меня?
Мари писала про счастливое детство, про сестренку, с которой они не разлей вода. Она моложе меня всего на два года, и мама всегда старалась никого из нас не выделять, дарила нам любовь и заботу.
Про отца ничего нет. Он не фигурировал в забавных историях из детства, не встречался в рассказах об отдыхе на море и будто не появлялся на днях рождениях.
Слезы скатились с глаз, я захлопнула тетрадь и принялась тащить нижнюю из стопки. Она вся развалилась бы, не придержи Герман ее вовремя.
И я бы сама развалилась, расклеилась, не будь Герман рядом.
Мари из-за мести вычеркнула отца из памяти? Я открыла тетрадь: она писала про одногруппниц с экономического, с которыми дружила и после выпускного, про то, что так и не устроилась на первую работу, только разослала резюме, когда мама и сестра попали в больницу. Ее приятель предложил поработать в казино, но о самой работе никаких подробностей.
Наконец почерк стал более резким. Мари подслушала, как мать умоляла отца дать ей развод, она устала от частых измен, дочки уже взрослые, скоро покинут дом и она не хочет с ним жить. Отец заявил, что никакого развода не будет.
Мари подозревала, что отец не хотел делить имущество, нажитое за двадцать пять лет брака, боялся, что мать испортит ему репутацию перед партнерами, поэтому решил вопрос кардинально.
В своих подозрениях она убедилась, когда отец пришел домой из больницы и передал слова врача, мол, мать спасти после аварии уже нельзя, а сестра выживет, если сделать операцию. Мари бросилась в больницу, нашла врача, который, как оказалось, ничего подобного не говорил. И мать, и сестру спасти можно, требуются дорогостоящие операции, на что отец ответил — денег на двоих нет. Мари знала, деньги были…
— Это кошмар, — пробормотала я дрогнувшим голосом. — Мне страшно представить, что она пережила…
Герман забрал из моих рук тетрадь и обнял, поглаживая по волосам. Я закуталась в его теплые объятья. Прошлое позади, оно далеко, но его ядовитые стрелы еще долетают до меня. В крепких объятьях любимого человека становилось легче — я себя чувствовала защищенной, и раны исцелялись.
— Хватит на сегодня, — прошептал он. — Если бы я знал, что записи так тебя расстроят, я бы их…
— Нет, нет. Мне действительно нужно их прочесть… Я понимаю, я не могу всю жизнь прятаться от своего настоящего прошлого. И мне нужно свыкнуться с тем, что Мари это я.
— Там обо мне что-то написано?
— Ты правда не читал? — подняла я на него заплаканные глаза.
— Ты и так мне почти всю жизнь свою пересказала, когда мы сидели тут. Я их не открывал.
По-моему, после рассказа об отце начинались пустые листы. Я снова взяла тетрадь в руки, пролистала, но большая часть тетради действительно оказалась не исписанной.
Только на последней странице нашлось короткое: “Герман”. И сердечко рядом. Я улыбнулась.
— Благодаря тебе у меня началась новая жизнь, — говорила я, проводя пальцами по линиям вен на его мускулистом предплечье. — Боюсь, если бы не ты, я могла бы потерять мать, а отец мог остаться безнаказанным. А за ту работу, которую выполняла, я могла бы серьезно поплатиться…
Ужас продирал до костей от мысли о том, что Герман мог не появиться в моей жизни. Что Рен мог не попасть в этот мир. Я обняла Германа крепко-крепко, чтобы лучше почувствовать, что я здесь и сейчас, что нет никакого “а если бы”.
— Анжелика… — проговорил он мне в волосы. — Мне нужно кое-что у тебя спросить.
Почему он сразу не спрашивает? Чем-то еще собрался потрясти меня этим вечером? Я с тревогой отстранилась от него, пытаясь поймать его взгляд, но он встал с дивана, пряча глаза, и опустился передо мной на одно колено.
— Ты станешь моей женой? — Герман раскрыл передо мной бархатную коробочку, из которой мне подмигнуло бликом света золотое кольцо.
От нахлынувших эмоций мне перехватило горло. Вихрь счастья закружил меня, губы растянулись в широченную улыбку, я не могла налюбоваться этим бесценным подарком. Я не про кольцо. Я про пылкую, трепетную, безграничную любовь в глазах Германа.
