— Не секретная. Меня зовут Менахем. Можете меня так
называть.
— Фамилию свою вы, конечно, не помните. — Дронго отвернулся:
— Как мне вы все надоели.
— Когда мы приедем, вы сможете поговорить со своим старым
знакомым, — заметил Менахем, обращаясь к Дронго.
— С каким еще старым знакомым?
— С Песахом Гурвичем. Кажется, вы с ним знакомы?
— Раньше его звали Павлом. Конечно, знаком. Можно подумать,
что вы об этом не знали. Зачем нужна была эта таинственность? Могли бы просто
пригласить меня поехать на встречу со старым знакомым.
Менахем молчал. Очевидно, он уже сказал все, что должен был
сказать. И задал вопросы, которые его интересовали. Примерно через двадцать
минут они затормозили у небольшого двухэтажного дома. Менахем вышел из машины и
жестом пригласил Дронго за собой. Они вошли в дом, который со стороны казался
двухэтажным. На самом деле под ним было еще несколько этажей. Они спустились
вниз, прошли несколько комнат и наконец Дронго увидел Гурвича.
— Здравствуй. — Они обнялись, и Дронго с удивлением
обнаружил, как располнел его друг за время последней их встречи.
— Ты похудел, — сказал Гурвич, глядя на Дронго.
— А ты решил побить рекорды тяжеловесов? — пошутил Дронго. —
Почему ты так поправился?
— Нужно было, — отмахнулся Гурвич, — в целях конспирации.
Теперь сижу только на воде. Поправиться в тысячу раз легче, чем похудеть.
Садись, — показал он на диван.
Менахем сел в углу, достал со стола какую-то тетрадь и стал
читать записи. Разговор между Павлом Гурвичем и Дронго шел на русском, как еще
двадцать пять лет назад, когда они учились вместе в одной бакинской школе.
— Ты можешь мне объяснить, почему ты приехал в Израиль? —
спросил Гурвич.
— Ты решил меня допросить?
— Нет. Ты же знаешь, как к тебе относятся в Израиле. Если ты
захочешь уйти, ты можешь встать и уйти. Если захочешь уехать, ты можешь улететь
прямо сегодня. Три года назад ты помог нам нейтрализовать «Мула». Мы помним об
этом.
— Как трогательно. Я сейчас заплачу от умиления. Кстати, где
сейчас Алиса?
— В Канаде. Работает в нашем посольстве.
— Передай ей привет.
— Обязательно. Так зачем ты приехал?
— Чтобы поговорить с Бутцманом. По-моему, это и так ясно.
— Что тебя интересует? Может, мы сможем тебе помочь? Мы
все-таки твои должники, и мне не хотелось, чтобы ты считал нас неблагодарными.
— Прямо Робин Гуды, а не сборище шпионов и убийц.
— Хватит, — поморщился Павел. — У нас, между прочим,
государственная организация.
— Знаю я вашу организацию. Много раз сталкивался. И помню,
как вы «отличились» в Вене, в девяносто первом.
— У каждого своя работа, — резонно заметил Гурвич. — Ты
прекрасно знаешь, что наша задача — обеспечить безопасность нашей страны и
наших людей.
— В таком случае могу тебя сразу успокоить. Бутцман не имеет
отношения к безопасности вашей страны. Хотя подожди, — вдруг сказал Дронго, —
вы ведь выставили такую охрану. Как это я сразу не понял. Он ваш информатор.
Работа в строительной компании только прикрытие? Верно?
— Ты же знаешь, что я тебе ничего не отвечу. Бутцман
работает в строительной компании. Из Москвы нам сообщили, что ты прилетишь сюда
для разговора с ним. Мы решили обеспечить вашу безопасность. Вот и все. И
ничего больше не спрашивай про Бутцмана.
— Он мне понравился, — вздохнул Дронго. — Надеюсь, он
поправится. У него нет озлобления, нет комплексов, которые бывают у
неудачников. После того, как рухнула его страна, после того, как он потерял
работу, он сумел найти себя в этом мире. По-моему, это совсем неплохо.
— У него мать — еврейка, — заметил Гурвич, — и поэтому у
него всегда были две родины…
— Знаю. Сейчас начнешь рассказывать, что по вашим законам он
еврей и его любимая страна Израиль. Между прочим, мне сказали, что в Нью-Йорке
евреев живет больше, чем в Израиле. Надеюсь, у них тоже развито чувство родины.
Только Бутцман жил и работал в ГДР. И надеялся всегда там жить. А сюда он
приехал только потому, что в той стране ему уже не было места.
— Тебе нравится разговаривать со мной в таком тоне? Кстати,
хочешь кофе?
— Не хочу. Ты уже забыл, Павел, я никогда не пью кофе.
Только чай. А тему мы можем переменить. Только от этого Бутцману не станет
легче. Кто-то в него стрелял, а вы со всеми вашими агентами и секретами не
смогли его защитить.
— Зачем ты приехал? — в который раз устало спросил Гурвич. —
Если ты не ответишь на этот вопрос, мы не сможем вычислить и убийцу Бутцмана.
— Я уже объяснял несколько раз. Бутцман был сотрудником
специальной группы полковника Хеелиха. Когда они перевозили документы, на них
напали и убили несколько офицеров. В Москве считают, что это было сделано не
без помощи предателя. Вот и вся правда.
— Не вся, — упрямо сказал Гурвич. — Ты забыл добавить, что
группа полковника Хеелиха вывезла секретные документы, которые передала
представителям Москвы. А потом Хеелиха и его заместителя действительно убили. И
мы подозреваем, что при них остались какие-то важные документы, которые исчезли
десять лет назад и всплыли только теперь. Такое возможно?
— Возможно, — кивнул Дронго. — Но моя задача — найти
предателя в их группе, а не слушать твои умозаключения.
— Вы напрасно так нервничаете, Дронго, — вдруг сказал
по-русски Менахем. Все это время он спокойно слушал беседу, не вмешиваясь. У
него был правильный русский язык, но с некоторым прибалтийским акцентом.
Возможно, его семья выехала из Литвы или Латвии. — Если вас интересует, кто мог
сдать Хеелиха и его заместителя, то мы уже вычислили этого человека. — Менахем
положил тетрадь, поправил очки и подошел к Дронго. — Неделю назад в Берлине
израильскую визу попросил Гайслер, бывший сотрудник группы Хеелиха. Вам знакома
эта фамилия?
— И вы дали ему визу?
— Конечно, дали. Мы тогда не связывали его визит с вашей
беседой. Он прилетел в Тель-Авив четыре дня назад. Вместе с туристической
группой.
— И вы не проверили его?
— Конечно, проверили. Но мы не предполагали, что он выйдет
на Бутцмана. Поэтому мы держали Бутцмана под постоянным наблюдением. Но Гайслер
оказался умнее. Он ушел от нашего наблюдения еще вчера. А сегодня он сумел
узнать о вашей предполагаемой встрече с Бутцманом. Видимо, он сумел считать
информацию по оконному стеклу. Или всадить жучок в оконную раму. К телефону он
подключиться не мог, это было невозможно.
— И где он сейчас?
