Ибо если не спорить о главном — чем жить!
И все эти быстрые размышления, все эти требования — решить все и незамедлительно, как и положено в России, кончаются краем, разрывом до конца, походом к пропасти. Западники выродятся в террористов-народовольцев, славянофилы закончат монархически — охранительными идеями. Но у тех и других на протяжении всего XIX века будет нечто общее, трогательно объединяющее — обожествление простого народа. Безграмотного, угнетенного, темного народа. И те и другие будут твердо, истово верить в «Божий замысел о русском народе». Верить, что там, в глубине нищей темной России, спрятана некая мистическая вневременная и даже внеисторическая правда, которую неспособны уничтожить никакие социальные потрясения.
Все эти взаимоисключающие идеи русской интеллигенции сильно раскачают государственную лодку, в какой-то мере породят будущие русские революции.
И западникам с ужасом придется увидеть постреволюционный финал, когда безумные фантазии героев романа «Бесы» станут повседневностью русской жизни. И славянофилам с тем же ужасом придется наблюдать, как народ-богоносец с упоением, в каком-то дьявольском раже станет разрушать святые храмы, и народ-монархист с пугающей легкостью отречется от трехсотлетней монархии, говоря словами современника, «сдует ее как пушинку с рукава».
И на корабле, на котором по приказу Ленина в 1922 году отправятся в изгнание светочи русской интеллигенции, будут вместе потомки западников и славянофилов. И насмешливая фраза нашего классика «А как ели, а как пили, а какие были либералы», — была бы весьма уместна на этом корабле.
В эмиграции, на Западе, и в большевистской России им придется понять, какую огромную роль в нашей катастрофе сыграла интеллигенция и великая русская литература. И знаменитый литературовед Венгеров справедливо напишет: «Революция должна сказать спасибо нашей литературе, которая все это время призывала — революцию".
«ЕСЛИ ПИШЕШЬ, НЕ БОЙСЯ, ЕСЛИ БОИШЬСЯ, НЕ ПИШИ»
Это был лозунг новой русской литературы. Он останется таким же в Росси больше, чем на целое столетие вперед, вплоть до горбачевской пересгройки. Время великих реформ Александра — невиданный расцвет литературы, который никогда не повторится в России в таких масштабах. Поток великой литературы, беспощадно критикующей общество, обрушился на это общество.
Плотину николаевских запретов прорвало. И в паре с писателями теперь работают становящиеся так же знаменитыми публицисты. Публицисты открывают обществу суровые приговоры, скрытые в книгах. Или будто бы скрытые в книгах. После чего книжные герои шагают прямо в жизнь, становясь ее участниками — нарицательными образами. Становясь «живее живых».
Вместе с писателями они учат молодежь читать эзопов язык.
САМЫЙ ПОПУЛЯРНЫЙ ОБРАЗ В РОССИИ
Уже немолодой писатель Гончаров написал роман «Обломов». Гончаров, типичный русский барин — грузный, холеный, несколько сонный, с ленивыми движениями. Он написал в чем-то автобиографический роман, этакий гротеск о себе самом.
Помещик Обломов, одинокий холостяк (как и автор), проводит всю свою жизнь, лежа на любимом диване. На этом диване он спит, ест, мечтает... На нем он живет. Вся его жизнь — страх перед действием, наслаждение ленью. Его поместье Обломовка под стать своему хозяину. Главное занятие, к которому с утра готовятся обломовцы, — послеобеденный сон. Главное событие — еда. Это апофеоз лени, поэзия лени, съедающей талант, любовь и всю жизнь. Как только роман был напечатан, молодой Добролюбов публикует статью: «Что такое обломовщина». И роман становится не просто знаменитым. Его герой становится бессмертным символом. Критик объяснил: Обломов и обломовщина — главное проклятье русской жизни. Россия — берлога сонного медведя, где все перемены заканчиваются тем, что медведь переворачивается на другой бок, чтобы вновь захрапеть. 06ломовы у нас повсюду, они нас окружают. Бездействие и прекраснодушная болтовня — вот что такое наша жизнь. «Если я вижу теперь помещика, толкующего о правах человечества и о необходимости развития личности, я уже с первых слов его знаю, что это Обломов. Когда я нахожусь в кружке образованных людей, горячо сочувствующих нуждам человечества и в течение многих лет рассказывающих все те же самые анекдоты о взяточничестве, о беззакониях всякого рода, я невольно чувствую, что я перенесен в старую Обломовку. Кто же, наконец, сдвинет их с места этим всемогущим словом "Вперед!"», — писал Добролюбов.
Эзопов язык, зашифрованное иносказание становятся главным языком русской публицистики в век цензуры. И молодежь, наученная читать между строк, понимает истинный смысл добролюбовской статьи: самодержавие превратило русскую жизнь в обломовщину. Хватит болтать, хватит смелых речей, нужны смелые действия, нужны новые люди, люди дела, которые поведут нас — вперед, то есть к новой жизни!
СЕРДИТЫЙ МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК XIX ВЕКА
И вскоре они появились — молодые «люди дела». В отличие от «отцов», довольствующихся прошедшими реформами, «дети» требуют реформ новых и кардинальных. «Дети» бурно отрицает все ценности прошлого.
И в 1862 году писатель Иван Тургенев публикует роман «Отцы и дети". Герой романа Базаров — новый тип молодого человека. Он — врач, он служит науке, которая, в отличие от искусства, полезна. Он помешан на полезности. И радостно, к ужасу «отцов», обличает «бесполезное искусство», «бесполезную великую поэзию». Он отрицает все общепринятые прежде понятия, идеалы и даже нормы поведения. Он нигилист (от лат. nihil — ничто).
И словечко «нигилист» тотчас тдхватывают публицисты. И за ними — его повторяет все русское общество, тотчас расколовшееся на сторонников и противников нигилиста Базарова. Слово «нигилист становится нарицательным. В устах ретроградов «нигилист» — уже не только бранная кличка, но обозначение революционера. И уже двор шепотом называет «нигилистом»... великого князя Константина Николаевича!
Однако молодые люди с восторгом носят эту кличку. И один из властителей дум крутых молодых людей публицист Дмитрий Писарев с гордостью называет себя «нигилистом». Он влюблен в Базарова.
ВЛАСТИТЕЛЬ ДУМ ИЗ СУМАСШЕДШЕГО ДОМА
Писарев — знаковая фигура того бурного времени. Он рос вундеркиндом: в четыре года читал и писал, знал иностранные языки. Но с возрастом радостно заболел маниакальной жаждой — отрицать. И как у нас бывает с мыслящими молодыми людьми, в идее дошел до конца. То есть до отрицания собственного существования - до умственного недуга.
Писарева поместили в психиатрическую больницу. Здесь он дважды покушался на самоубийство, потом бежал. Его увезли в родовое поместье. Здоровье его восстановилось. Склонность к самому решительному отрицанию осталась.
Но то, что прежде считалось болезнью, теперь сделало Писарева знаменитым.
Жажда отрицания оказалась востребованной новым временем. Временем всеобщей критики, временем сердитых молодых людей.
