— Вы знаете, что в вашем положении полная откровенность поведет к тому благому результату, что никто из невинных не пострадает, тогда как в противном случае...
Но Соловьев величественно молчал.
Однако уже вскоре следствие все знало о покушавшемся.
ПОКАЗАНИЯ УБИЙЦЫ
Соловьев вдруг стал словоохотлив, с удовольствием рассказал, что ночь перед выстрелами «провел... у одной проститутки». (Ему нравилось их шокировать.) Насладившись напоследок радостями жизни, он и отправился убивать императора, не забыв надеть «чистую рубаху, которую припас, а грязную бросил на панель». Ведь на смерть шел. Зачем шел на смерть? Мстил за товарищей.
«Как тени, проходят в моем воображении мученики за народ, фигурировавшие в целом ряде больших политических процессов и безвременно погибшие».
С удовольствием объяснял и цели, ради которых пошел на убийство: «Я принадлежу к русской социально-революционной партии, которая признает крайнею несправедливостью то, что большинство народа трудится, а меньшинство пользуются их трудом... Мы, социалисты, объявляем войну правительству... К царю, как к врагу народа, могу питать только враждебные чувства».
Верил, что своим выстрелом «приближал светлое будущее». Правда «светлое будущее», ради которого убивал, представлял несколько смутно: «Не могу ясно представить себе новый строй жизни, но думаю, что человечество должно дойти до такого совершенства, что каждый будет удовлетворять всем своим потребностям без всякого ущерба для других...»
И первые сановники империи, которые раньше и на порог кабинета его не пустили бы, теперь внимали каждому его слову, старательно записывали все его рассуждения!
Более того, он, неизвестный никому Соловьев, заставил царя всея Руси и всю царскую семью изменить свою жизнь! От утренних прогулок по городу царь теперь отказался.
И на следующий день наследник записал в дневнике: «Сегодня мне пришлось первый раз выехать в коляске с конвоем... Папа, слава Богу, решился тоже ездить с конвоем и выезжает, как и я, с урядником на козлах и двумя верховыми казаками».
Это было внове для населения — увидеть царя, едущим по собственной столице в сопровождении такой охраны. И император Александр I и его отец Николай I выезжали в коляске без всякой охраны.
Генеральша Богданович записала в дневник то, что говорили вокруг:
— Тяжело это видеть!
Особое присутствие Сената приговорило Соловьева к смерти. Он выслушал приговор совершенно спокойно. Ему предложили написать просьбу о помиловании. Он оставил бумагу чистой.
28 мая 1879 года при стечении четырехтысячной толпы его привезли на Семеновский плац, где когда-то ожидали смерти Достоевский и петрашевцы.
Эшафот — высокий деревянный помост — был окружен со всех сторон железной решеткой. На нем — два деревянных столба с перекладиной. С перекладины раскачивались на ветру две петли. А рядом с эшафотом, на виду у всех, стояло нечто прикрытое рогожей... Это был гроб, заготовленный для живого еще человека. Наконец подъехала колесница. Соловьев сидел на скамейке спиною к лошадям, руки его были перевязаны сзади веревкою. На груди висела черная доска, на которой было написано — «государственный преступник». Войска выстроились вдоль помоста плотными шеренгами.
На эшафот поднялся палач Фролов — вчерашний преступник, который за помилование согласился стать палачом. Фролов был очень картинен — высокий, в красной рубахе, поверх — черный жилет с длинною золотою цепью от часов... Фролову предстояло еще много казней.
Соловьев с усмешкою стоял у позорного столба, пока читали приговор.
Потом священник подошел к Соловьеву, но тот отрицательно покачал головой: как показал он на следствии — не верил в Бога. Теперь им завладел палач Фролов. Помог надеть белый балахон, который должен был скрыть лицо, точнее — муку в последний миг. И обняв за плечи, палач возвел его на «западню». Набросил петлю, заботливо поправил на шее и подал знак. Помощник ударом ноги выбил подпорки, и Соловьев рухнул в раскрывшийся под его тяжестью люк «западни». Белый балахон судорожно дернулся и повис, чуть раскачиваясь на ветру.
ВОТ ДО ЧЕГО ДОЖИЛИ!
На следующий день по городу была разбросана прокламация: «Мы поднимаем брошенную нам перчатку, мы не боимся борьбы и смерти и в конце концов взорвем правительство, сколько бы ни погибло с нашей стороны».
В столице впервые началась паника.
А.А. Киреев, отставной генерал, публицист, знакомец Федора Достоевского, записал в дневнике: «Самые фантастические слухи ходят по городу о том, что-де нигилисты произведут революцию, чуть ли не всех нас перережут. Некоторые части войск держатся наготове!!! Наследник не может жить в Царском Селе, а переезжает в Петергоф... потому что в Царском слишком затруднительно уберечься от убийц. Это будет не жизнь, а каторга! Вот до чего дожили!»
Глава четырнадцатая. ВОЙНА С ТЕРРОРОМ
ГОЛОС ДВОРА
Фрейлина императрицы Мария Фредерикс (ее мать Цецилия была фрейлиной и ближайшей подругой матери Александра II) писала в «Воспоминаниях»: «Государь Николай I знал, что с врожденной необузданностью и неустойчивостью можно еще долго и много бороться, а побороть их можно только силой и твердостью... Он знал, что по нраву русского человека строгость, она для него полезнее распущенности, которая к добру не ведет. То, что император Николай I был прав, ...видно из того, что произошло после него. Когда по смерти нашего мудрого царя повеяло слабостью и распущенностью, все вздохнули и обрадовались... Дали нам и свободу мысли, и свободу действий, и свободу печати; словом, бросились на все разом, думая этим ускорить развитие России. Бешеный поток этот, которому была внезапно открыта преграда... вырвался из своих пределов быстро и жестоко; сгоряча он стал все ломать, все сжигать за собою. И, в конце концов, что же вышло из этого всего? Горсть изуродованных нравственно выродков, которые поставили себе задачей, под предлогом преданности Отечеству, изменить весь строй России...»
Это был голос двора. Это исповедовала с каждым днем крепнувшая оппозиция ретроградов, это царь читал теперь в глазах сына. Самое печальное — ретроградная партия все больше сплачивалась вокруг его Саши — вокруг наследника престола.
В толстой тетради в кожаном переплете с металлическим замком остался дневник наследника и его отчаянные записи в эти годы: «Просто ужас, что за милое время!»... «Господи, дай нам средства и вразуми нас, как действовать! Что нам делать!»... «Самые ужасные и отвратительные годы, которые когда-либо проходила Россия!»
ОНИ
Как когда-то во время выступления декабристов был унижен собственным страхом его отец, так и Александр был теперь унижен на Дворцовой площади. Бегать в шестьдесят «как заяц» (слова императрицы ему передали) на виду у собственного дворца! Да еще накануне дня рождения! «Хороший подарок мне преподнесли», — сказал он тогда. Он старался не выходить из себя.
