«А ведь, главное, не стремился ни к чему такому. Случайно всё вышло. Клад захотелось найти молодым кретинам! Но хрен с ним – попали в прошлое, так сидели бы себе, не рыпались. Но нет! Решили исправить прошлое, переписать будущее. Кому тут что-то доказывать? Вон, никто и слушать не захотел! Брат пошёл к белым? Значит, и тебе веры нет. Напрасно Васильев с Мамочкиным что-то доказывали начальнику местной ЧК. Этот Гуров какой-то чокнутый. Или, как говорили в нашем времени, отмороженный! Ему всюду враги революции мерещатся. Вот такие и перестреляли своих же в тридцать седьмом. А потом и сами в могилу улеглись. Но пока что этот Гуров тебя, Серёга, в могилу уложит! Как пить дать, уложит! Ещё и сверху притопчет…»
Сергеем овладели мрачные мысли. Он поёжился – в камере было холодно и сыро. Хорошо, что прихватил с собой пиджак китайский, всё ж теплее. Не камера – холодильник какой-то!
Он вспомнил, как не замечал в прошлой жизни такие милые и необходимые каждому человеку вещи – тёплая ванна, центральное отопление, шампунь, микроволновка, электрочайник. Да и продукты… Здесь вон постоянно приходилось жрать чёрствый хлеб, печёную картоху да варёную кукурузу. В сёлах, куда они заходили, их особо не жаловали. Часто сами крестьяне жили впроголодь. Не до жиру – быть бы живу. Но даже если удавалось нормально поесть, то разносолов не было. Можно было разве что утешать себя мыслями, что зато все продукты в этом времени экологически чистые. Молоко, например, прямо из-под коровы. Никаких тебе добавок.
М-да, а пока что в тюрьме дали пайку – кусок хлеба да кружка воды. И на том спасибо. С голодухи и за такое питание поблагодаришь. А уж о тёплой ванне можно навсегда забыть. Не баре! Водой из колодца облился – и будь доволен. Но это летом, а каково зимой будет? Впрочем, дожить бы ещё до этой зимы…
– Ты, парень, чего загрустил?
Над Сергеем навис здоровый громила ростом под два метра. Парняга этот здорово напоминал ему натурального братка из 90-х годов его времени, только не хватало кожаной куртки, слаксов, кроссовок «Адидас» и золотой цепуры на могучей шее. Образ завершала бритая наголо башка. Сергей даже удивился, мол, как в старом еврейском анекдоте: «времена меняются, а люди всё те же»…
– Я говорю, чего скис? Сидим в тепле, жратву дают, на расстрел не выводят, может, прогулку ещё дадут.
– Дадут тебе прогулку – к стенке и на тот свет, – хохотнул кто-то из дальнего угла.
Парняга мгновенно, неожиданно для его комплекции, обернулся и рявкнул:
– Ша там, у стенки! Не каркай! Большевики зря стрелять не будут! Они своих, рабочих, не тронут. Я в шахте с детских лет вкалывал, все руки в мозолях. Нет такого закона, чтоб рабочий класс в распыл пускать!
Кто-то невидимый Сергею не сдавался:
– Большевики тебе, Лёва, скоро покажут и закон, и рабочий класс. Будет тебе и судья, и прокурор. Верёвка – судья, мыло – прокурор. Ты, ежели рабочий класс, должон власть свою совецку на фронте защищать. А ты что?
– А я и защищал. Я в полку анархистов ротой командовал. И революцию встретил с огромным энтуазизмом.
– Где ты её встретил, революцию-то? На каторге? Не трынди, Лёва, ты ж налётчик был известный, тебе восьмерик расписали, потому и радовался ты революции, что тебе амнистия вышла!
Лёва кивнул своей лобастой головой:
– Ну так я ж не спорю. Революция меня освободила, вот и воевать за неё пошёл. А налёты я на кого делал? На эксплуататоров трудового народа. Экспроприировал у экспроприаторов. Это вождь большевиков Ленин сказал: грабь награбленное. Так шо мы на революцию деньги добывали, оружие покупали.
Он обернулся к Сергею:
– А то, шо он там лепит, ты не слушай. Сенька-Жмот – известный побрякушник. Я в шахте успел уголька порубить. А потом каталем на заводе в Юзовке два года откатал.
Сергей с интересом посмотрел на Лёву:
– Каталь – это как? Извини, я не местный, не в курсе.
Парняга засмеялся:
– Так ото я и смотрю, шо ты не местный. Сразу видно, из благородных. Правда, слухи донесли, шо ты, хлопец, не из пугливых и с казаками да с бандой Зелёного дрался. Говорят, самого атамана Щуся приложил, верно?
Сергей улыбнулся.
– Ну, приложил ему не я, а брат мой Сашка, но я тоже помогал…
Лёва прищурился:
– Это тот брат, который к белякам ушёл?
– Ну, не к белякам, а с беляками. На то была причина.
Амбал улыбнулся:
– Ну, то понятно, дела семейные. Счас такая мясорубка идёт, брат на брата, батя на сыновей, один за красных, другой за белых, а третий за Махно или за «зелёных». Неясно, шо кому тут надо? Ты вот к красным подался, а они тебя в кутузку.
– Ничего, разберутся – отпустят. Так что такое каталь? Кстати, будем знакомы – Сергей.
Сергей встал и протянул бугаю руку. Тот крепко, но аккуратно её пожал, хотя рука Сергея утонула в его лапище.
– А я Лёвка Зиньковский, с Юзовки. Вообще-то родом я с этих мест, село Гупаловка, на Екатеринославщине. А в Юзовку от голодухи перебрался. Каталь – это тот, который «козу» катает. – Зиньковский выжидающе посмотрел на Сергея. Заметив изумление на его лице, рассмеялся: – «Коза» – это тачка с рудой, которую каталь доставляет с рудного двора к доменной печи. В тачку грузят пудиков так двадцать пять, нагрузишь, да потянешь по двору, а колея, зараза, разбита, не прошпект тебе… Вот эдак-то за смену тачек сорок потягаешь – и ни рук, ни ног не чуешь… А платили буржуи копейки – по копейке за «козу». Так вот за двенадцать часов работы на заводе заработаешь 70–80 копеек – и будь доволен, иди в кабак.
– Зато, когда ты буржуев потом без штанов оставлял, небось, голодранцем не был! – снова откликнулся Сенька-Жмот.
Лёвка поморщился:
– Ты, Сенька, балабол. Не знаешь – так не трынди. Мы деньги товарищам по партии отдавали. Когда с казаками Каледина схлестнулись в семнадцатом, оружие нам здорово пригодилось.
– Вот тебя твои товарищи в каталажку и определили. Ты за революцию воевал, а теперь за революцию помрёшь, – Сенька явно издевался, и Лёвка это уже понял.
– Ты, Сенька, будешь гундеть – плюху словишь. Товарищи разберутся. Я за дело сюда попал – военспеца шлёпнул. Гад был и контра, явно к белякам хотел смыться. Так шо не боись – не шлёпнут.
Зиньковский посмотрел на Сергея.
– Но и киснуть нечего. Пойдём, хлопец, поговорим.
Он отвёл Сергея в дальний угол камеры, рядом с дверью, где никого не было. Сергей уже понял, кого ему довелось встретить, – это был тот самый легендарный Лев Зиньковский, которого потом ошибочно Алексей Толстой в своей книге называл Лёвкой Задовым. Правая рука батьки Махно, начальник его разведки. Впрочем, пока что Зиньковский с Нестором Ивановичем ещё не встретился. Судя по тому, что Сергей помнил об этом типе, Лёвка прибился к Махно как раз летом девятнадцатого. Причём почти нигде в исторических документах не упоминалось, каким макаром он вообще попал к махновцам.
