Зиньковский присвистнул.
– А вот это, браток, уже интересно. С этим можно и к батьке ехать. И ты прав, надо торопиться…
Глава двадцать первая. «Долго будут помнить Нестора Махно!»
Махно решил собрать всех своих командиров и устроить совет – как быть? Ситуация складывалась непростая. Южный фронт красных трещал по швам, Добровольческая армия Май-Маевского рвалась к Киеву, и, похоже, юго-западный участок Деникин выровняет и ликвидирует огромный выступ от Киева до Одессы. И как раз на Одессу белые пойдут через Николаев, то есть прямо через них. Сопротивляться им бесполезно – боеприпасов нет, потери большие, нужны новые лошади, провиант. Здесь он может ещё достать всё необходимое, а если придётся уходить на запад, в сторону Умани, то там – петлюровцы, которых он громил в прошлом году под Екатеринославом. Там придётся драться, и драться практически голыми руками.
На Гуляй-Поле ему сейчас не пробиться – придётся ломиться через всю глубину обороны белых. А с Дона казаки ударят – и всё, нет у него армии, все полягут. Надо идти на запад. Или всё же замириться с большевиками? Но как? Троцкий не простит тот его ответ…
На улице послышался шум. В хату постучали.
– Кто там ломится? Я ж сказал – меня не тревожить!
Дверь открылась, и в хату зашёл всё тот же Арон Канторович по кличке Барон. Он был у Махно кем-то вроде серого кардинала. К тому же Канторович отвечал за агитацию и идеологию – всего за три дня наладил в Екатеринославе выпуск анархистской газеты. И там же отпечатал целую телегу махновских листовок, которые до сих пор его хлопцы раздают по сёлам. Слово – оно даже посильнее пули будет, люди не только его дела видят – они хотят знать, что он хочет им предложить. А он, Нестор Махно предлагает им землю и волю, всё то, что всегда хотели дать народу анархисты. И никакой там диктатуры – ни пролетариата, ни помещиков-капиталистов, ни царя, ни генералов.
– Батька, там прискакали твои хлопцы, что ты их за Щусём посылал, так вот, он сам к тебе едет, щас будет.
Махно встал из-за стола, надел свою папаху.
– Надо пойти встретить Щуся, он мне как раз сейчас нужен, совет хочу собрать. Ещё позови мне Белаша, Бондаря, Марусю и Якова. Скажи, что батька совет собирает.
– Добре, батька.
Махно вместе с Канторовичем вышел на крыльцо. Вдалеке показался большой конный отряд. Он ехал с развёрнутым чёрным знаменем. До батьки долетела песня, которую пел едущий впереди отряда колоритный всадник в красном гусарском ментике. Но при этом на его голове красовалась матросская бескозырка. Рядом с ним на конях ехали два гармониста, которые наяривали на гармошках, а командир отряда запевал:
Лютая погодка, воля задарма,
Вырвана решётка, взорвана тюрьма,
Гулевань без меры, бей из «винтаря»
Во христову веру, в батюшку-царя!
Вольный ветер в поле с нами заодно –
Долго будут помнить Нестора Махно!..
Красная поддёвка, верная гармонь,
Шашка, да винтовка, да братишка-конь!..
Доигрался голубь, получай за всех!
Головою в прорубь, сапогами в снег…
И тут весь отряд подхватил припев и в сотню мощных глоток грянул:
Вольный ветер в поле с нами заодно –
Долго будут помнить Нестора Махно!..
И снова запевала в матросской бескозырке на буйной шевелюре зычным голосом продолжил сольную партию:
Чёрные знамена впереди полков,
Берегись, Будённый, батькиных клинков!
Утром спозаранку, полем, вдоль реки
Пронеслись тачанки, прорвались братки.
Вольный ветер в поле с нами заодно –
Долго будут помнить Нестора Махно!..
Припев пели разом все бойцы отряда, и оттого песня была слышна издалека. Из хат села, в котором остановилось махновское войско, выходили селяне и с улыбкой провожали едущих мимо них бравых кавалеристов. Надо отметить, что в отряде все всадники были одеты, что называется, по последней анархистской моде – в матросские бушлаты и тельняшки с пулемётными лентами крест-накрест, в офицерские френчи с алыми бантами на груди, в белые, чёрные и даже красные черкески, в казачьи атласные рубахи, ну и в гимнастёрки. На головах были фуражки, кубанки, папахи, бескозырки. А на одном всаднике была надета кожаная жилетка на голое тело. Зато на голове у него красовался самый настоящий котелок. Такой же, какой был на голове у Арона Канторовича.
Запевала закончил петь как раз, когда подъехал к крыльцу, на котором стоял Махно. Гармонисты продолжали играть, но переключились на «Яблочко», и несколько матросиков, даже не расседлав коней, пустились в пляс. Командир отряда соскочил со своего скакуна, правда, и здесь сделал это с форсом – перенес правую ногу через голову коня влево и легко спрыгнул на землю. После чего подошёл к крыльцу и отрапортовал:
– Честь имею доложить: отряд повстанческой армии под командованием Феодосия Щуся прибыл до места дисклокации у полное распоряжение батьки Махно. Жду дальнейших приказов, батька!
Махно сошел с крыльца и пожал руку командиру. Со стороны это выглядело комично – здоровенный Щусь и рядом с ним низенький и щупленький Махно. Однако, хотя Щусь был на голову выше батьки, Махно выглядел рядом с ним вовсе даже не маленьким. Как-то так получалось, что, несмотря на весь свой вызывающе шикарный внешний вид, Феодосий Щусь выглядел немного потешно, как-то несерьёзно. А Махно был одет, как всегда, скромно, но, как сейчас принято говорить, стильно: чёрный строгий, английского покроя френч с воротником-стоечкой, красно-чёрные галифе с кожаными вставками, новенькая портупея, дорогая шашка на поясе, отличные хромовые сапоги. И на голове – белая барашковая папаха. Наверное, поэтому Нестор Иванович всегда выглядел среди своих хлопцев настоящим лидером и командиром. А может, его авторитет и молва о нём давно создали ему некую ауру, которая, как позолота у иконы, добавляла красок в его и так достаточно сильно приукрашенный образ.
– Молодец, Щусь, шо людей не растерял, что вырвался. Слыхал я, с боем прорывался. Деникинцы уже близко?
– Та не, батьку, под Каховкой где-то. Но дня через два будут здесь. Так шо надо поспешать.
Махно повернулся и пошел в хату. Щусь пошёл следом. На мгновение обернувшись к своим бойцам, отдал приказ:
– А ну ша, закончили песни и пляски. Давай, Семён, распределяй хлопцев на постой и смотри мне, шоб никакого самогона и никаких баб. Напоите лошадей, сводите их на речку. И проследи, чтобы все были накормлены. Я имею в виду лошадей, а не вас, сучье племя. Сами найдёте пропитание. Но! Смотрите мне – селян не грабить! Шо сами дадут – то берите. Узнаю, кто мародёрничать будет, зарубаю!
