– Свободен.
Солдат в третий раз отсалютовал, развернулся через левое плечо и зашагал прочь. Добряк хмыкнул.
– Тяжелая пехота в чистом виде, – пробормотала Фарадан Сорт, потом фыркнула: – Сочинять всякие гадости просто ради забавы!
– Гадостями они становятся, только если кто-то решит в них поверить.
– Вам, Добряк, виднее. Ну, по крайней мере, теперь я понимаю, что творится с моими регулярами, откуда ветер дует.
– Даже если он и дует, – заметила Лостара Йил, – если верить вашим же словам, особой пыли не поднимается.
Фарадан встретилась взглядом с Добряком.
– Так мы, выходит, безо всякой причины паникуем?
– Сказать по правде, – кивнул Добряк, – я и сам уже перестал понимать.
Рутан Гудд стянул с себя рубаху и застыл, наслаждаясь внезапным избавлением от невыносимой жары, ощущением прохлады на скользкой от пота коже.
– Нашел чем меня разбудить, – проворчала со своей койки Сканароу.
– Своей божественной мускулатурой?
– Своим запахом, Рутан.
– Вот спасибо, подруга, за повод для гордости. – Он расстегнул пояс с ножнами, так что тот упал наземь, а сам бессильно опустился на собственную койку и спрятал голову в ладони.
Сканароу села.
– Опять?
– Не знаю, сколько еще раз она сможет выдержать, – ответил он сквозь пальцы.
– Рутан, мы в этой пустыне всего-то двое суток – я все же надеюсь, что она сильней, чем ты думаешь.
Он позволил рукам упасть и поднял на нее взгляд.
– И я надеюсь. – Он какое-то время вглядывался ей в лицо, потом добавил: – Знаешь, мне, наверное, стоило тебе сказать – я уже подумывал, чтобы уйти.
– Вот как.
– Не от тебя. Из этой армии.
– Рутан, я-то – в этой армии.
– Я собирался тебя похитить.
– Понятно.
Он вздохнул.
– Но сегодня я передумал. Так что, любовь моя, мы во всем этом до самого печального конца.
– Если это ты меня сейчас замуж позвал, то… звучит заманчиво.
Он смотрел на нее. Боги, я уже и забыл…
Из-за кухонных палаток донеслось громкое дребезжание – наряд принялся драить котлы, используя для этого камни и щебенку. Спрут потуже затянул ремень своего мешка с припасами, встал, выгнул спину и поморщился.
– Боги, молодняку все это куда больше пристало. Что, Корик, сапоги тебе больше ни к чему?
Армейская обувь полукровки-сетийца с подбитыми гвоздями подошвами валялась в стороне, а сам он с помощью круглого камня разглаживал сейчас складки на поношенных мокасинах.
– Жарко в них, – ответил Корик.
– А эти ты здесь ненароком в клочья не изрежешь? – поинтересовалась сидящая на собственном ранце Улыбка. – Если хромать начнешь, я тебя не потащу, не надейся.
– Забрось сапоги в фургон, Корик, – посоветовал Спрут. – Так, на всякий случай.
Сетиец пожал плечами.
Из ротной командной палатки вернулся сержант Битум.
– Заканчиваем грузиться, – объявил он. – Сегодня раньше выходим. – Он сделал паузу. – Поспать хоть кому-то удалось?
Ответом ему было молчание. Битум хмыкнул.
– Все ясно. Завтра, думается, картина будет иная. Марш нам немаленький предстоит. Оружие в порядке? У всех? Курнос?
Тяж поднял голову, его маленькие глазки блеснули в полумраке.
– Угу.
– Корабб?
– Так точно, сержант. У меня этот ее стон на точильном камне до сих пор в ушах стоит…
– Это не баба у тебя, а сабля, – возразила Улыбка.
– Чего ж она так стонет?
– Да ты в жизни не слыхал, как женщина стонет, почем тебе знать-то?
– Стон женский был.
– Ну, у меня вот в ушах никаких стонов, – огрызнулась она и поправила перевязь с метательными ножами. – Оружие в порядке, сержант. Мне мясца вот не хватает, куда его воткнуть.
– Обожди, торопиться некуда, – заметил Битум.
– Месяцев эдак пять. – Корик поднял голову и уставился на нее из-под копны растрепанных волос. – Как, Улыбка, справишься?
– Если нам через эту пустыню пять месяцев тащиться, – озлилась Улыбка, – то мы, придурок, считай, уже покойники. – Одним из ножей она постучала по глиняному кувшинчику, прихваченному к вещмешку сетчатой оплеткой. – И мочу я свою тоже пить не собираюсь.
– Хочешь мою попробовать? – поинтересовался Флакон, лежащий на спине, закинув руки за голову.
– Меняться предлагаешь? Боги, Флакон, сам-то хоть понимаешь, что ты за извращенец?
– Слушай, раз уж все равно ее пить, пускай хоть женская будет, тогда я, если поднапрячься, мог бы даже сделать вид, что мне нравится. Или вроде того. – Не дождавшись ни от кого ответа, Флакон открыл глаза и сел. – Что не так-то?
Собравшийся уже сплюнуть Спрут в последний момент сдержался и повернулся к Битуму.
– Скрип там ничего новенького не сказал?
– Нет. А что, должен был?
– Ну, я это в том смысле, что он-то полагает, дескать, мы эту пустыню должны перейти, так ведь?
– Надо думать, – пожал плечами Битум.
– А то ведь, если не перейдем, то и дело, считай, провалим.
– Тонко подмечено, сапер.
– А насчет того, чтоб мочу пить, он тоже что-нибудь говорил?
Битум нахмурился. Подал голос Корик:
– Само собой, говорил, Спрут. Это у него в Колоде Драконов есть. Новая карта. Хлебатель Ссак из Высокого Дома.
– Которого? – не поняла Улыбка.
Корик лишь ухмыльнулся, потом перевел взгляд на Спрута, и ухмылка его сделалась жесткой.
– А физиономия на той карте, Спрут, твоя – ее ни с чем не спутать.
Спрут уставился на полукровку, на его ритуальные шрамы и наколки – символы сетийского языка, которые Корик и сам-то вряд ли толком понимает. На дурацкие мокасины. Потом его вдруг что-то заслонило, он вскинул голову и встретился взглядом с темными, обманчиво спокойными глазами Битума.
– Пусть его, – негромко произнес сержант.
– Думал, я что-то сейчас сделаю?
– Спрут…
– Думал, я в нем новую жопу сейчас проверчу? Засуну туда свою последнюю «шрапнель» и за вон тот фургон его зашвырну? А, сержант?
Корик за спиной у Битума громко фыркнул.
– Давай, Спрут, грузи-ка свой арсенал на фургон.
– Есть, сержант.
– Остальным собрать барахло и приготовиться – ночь зовет и все такое.
