Но на это у него не достанет храбрости. Если честно, ему вообще ни на что храбрости не хватало. Ни на какие сражения – с на’руками, с летерийцами, с Вихрем. Каждый раз, обнажая меч, он чувствовал внутри ледяной холод. Накатывали слабость и дрожь, а бьющие из желудка волны ужаса словно вытягивали из конечностей остатки тепла. Обнажая меч, он ожидал умереть, и самым позорным образом.
Зато он был готов совершить что угодно, лишь бы она осталась в живых. Всегда был. И всегда будет. Обычно она была слишком пьяна, чтобы обратить на то внимание, или же настолько привыкла, что он всегда оказывается в нужном месте, что уже не делала разницы между ним и каменной стеной, в которую можно упереть спину. Но разве этого ему мало?
Должно хватить, тем более что ни на что иное храбрости недостает. Чувствовать себя приговоренным к смерти, ходячим мертвецом к храбрости не имеет ни малейшего отношения. Это просто такой способ воспринимать еще отпущенное тебе время, пока ты уворачиваешься от опасностей, шагаешь вперед и ни на что не жалуешься. На это он способен. Сказать по правде, он всю жизнь именно тем и занимался.
Я всю жизнь был ходячим мертвецом, и даже о том не подозревал. От этой мысли он вдруг ослаб, словно в него воткнулся сейчас невидимый кинжал и пронзил душу. А я себя убеждал, что это и есть жизнь. Вот это вот. Эти… прятки. Потаенные желания. Грезы. Потребности. А что все это время видели другие, когда на меня глядели?
Тихоня Урб. Многого от него не ждешь, верно? Но солдат неплохой. Годный. Дорос до сержанта, это так, только выше ему не подняться, и не надейтесь. Внутри для этого кой-чего не хватает. Тихо там, словно в пещере, но это не повод им не восхищаться. Вот вам пример человека, которого ничто не беспокоит. Которому жить на свете легко, если вы меня понимаете.
Таков наш сержант Урб. Пока не отыщется лучшего сержанта, и этот вполне пойдет.
Но прятки – это не жизнь. Прятки – это для ходячих мертвецов.
Он поднял глаза на залитое нефритовым сиянием небо, вгляделся в прорезавшие темноту грозные царапины. Уже такие огромные и, кажется, готовые впиться в этот мир. Урб содрогнулся. Вот только если я ходячий мертвец, отчего мне так страшно?
Шагавшая с Урбом капрал Пряжка призамедлилась, пока с ней не поравнялся замыкающий взвод Лизунец, и пошла с ним рядом.
– Могу я с тобой кое-что обсудить, только без лишнего шума?
Он покосился на нее, моргнул.
– Я умею понапрасну не шуметь.
– Я, Лизунец, успела заметить. У нас ведь во взводе все так?
– Что – все?
Она кивнула по направлению вперед.
– Сержант Урб. И вы все такие же, как и он. Ничего не говорите, и даже виду не показываете. Но, знаешь ли, всем давно известно, что существует… что-то вроде элитной группы. Морпехи и кое-кто из тяжелой пехоты. Все более-менее близки со Скрипачом, пока он еще был сержантом. Ближе прочих. Мы все знали. И прекрасно видели. Скрипач, а рядом с ним – Геслер и Ураган, Бальзам и Хеллиан, Шнур и Осколок. И Урб. Потом Быстрый Бен присоединился, а за ним и Вал. Ну и, наконец, кое-кто из вас, тяжей. Курнос, Поденка, Смекалка. И ты. Я понимаю, тут все дело в Скрипаче и тех, кем он себя окружил. Кого избрал.
Теперь Лизунец смотрел на нее очень внимательно. Пряжка скривилась.
– А возьми вот моих солдат, – сказала она негромко. – Возьми Печальку. Знаешь, кто она? Треклятая семакская ведьма. Семак. Знаешь, что она делает, когда к битве готовится? Впрочем, не важно. Сам увидишь, если, конечно, мы эту пустыню переживем. Потом, Фитиль. Сапер. Впрочем, в траншее он меня удивил. Как и лекарь наш – знаешь, он как-то раз ходил поговорить с Геслером и Ураганом – он ведь тоже фалариец, так? Это мы его послали. Отправили Вертуна к Гесу и Урагану, на пробу. Вдруг и нам удастся присоединиться?
– Куда?
– К той элите. К внутреннему кругу, да? Так вот, ничего у нас не вышло. Вели они себя вполне дружелюбно, и все трое хорошенько выпили – в Летерасе дело было. Насвинячились как следует, и потом еще целый бордель для себя троих сняли. Только Вертун не горячился и особо не пьянел, а когда решил, что настало подходящее время, просто взял и спросил. Насчет того, чтобы присоединиться. Знаешь, что Геслер ему ответил?
Лизунец отрицательно затряс головой.
– Сукин сын наврал ему прямо в лицо. Сказал, что никакой такой группы нет. От всего отперся. Тогда мы и поняли, что присоединиться не получится.
Лизунец продолжал внимательно на нее смотреть.
– В таком случае, – спросил он несколько шагов спустя, – зачем было мне сейчас все это рассказывать?
– Урб – один из лучших сержантов, что у нас, морпехов, остались. Мы это знаем. Но нас все это уже так достало, что уссаться можно. На нас, Лизунец, давит невыносимо. Из него же слова не вытянуть. Но по глазам и так видно – ни хрена он не доволен, что нас ему на шею повесили.
– Ладно, – сказал ей Лизунец.
– Что – ладно? – наморщила она лоб.
– Присоединяйтесь, капрал. Ты и твои солдаты. Мы вас берем.
– Серьезно? Ты уверен?
– Присоединяйтесь.
Она улыбнулась и снова чуть ускорилась, но почти сразу бросила на него взгляд через плечо и кивнула. Он кивнул в ответ и увидел, что та даже двигаться стала легче прежнего. Увидел, как она догнала Вертуна, как оба стали шептаться и жестикулировать, как мгновение спустя к ним присоединились, чтобы послушать, Печалька и Фитиль. Головы повернулись, чтобы взглянуть на него.
Он помахал рукой.
Жду не дождусь, когда выпадет случай все это Смекалке пересказать.
Лизунец неловко повел плечами. В палатке он успел здорово вспотеть, и теперь ранец натирал ему спину. Он прямо-таки чувствовал, как кожа слазит. Зараза, больно-то как. Завтра надо бы яйца-то проветрить.
Сержант воззрился на нее, делая какие-то жесты. Смекалка нахмурилась.
– Поговорить с тобой хочет, – пихнула ее в бок Поденка.
– Зачем?
– У него список на семь вопросов. Мне-то откуда знать зачем? Давай уже, принцесса. Этот придурок весь свой взвод потерял. Объяснить, наверное, хочет, как все вышло. Чтобы ненароком нож в спину не схлопотать.
– Не собираюсь я его ножом в спину колоть, – покачала головой Смекалка, – что бы он там ни наделал.
– Серьезно?
– Если он скажет мне, что это из-за него они погибли, я ему просто шею сверну. Нож в спину – это для трусов.
– Ничего подобного, – возразила Поденка. – В этом особый смысл заключается. Что убитый даже того не стоит, чтобы в глаза ему смотреть, когда убиваешь. Что ему даже знать не полагается, откуда конец явился – только то, что вот он, конец, а вот и Худовы врата тебя дожидаются.
– Иной раз удар может и не получиться.
