– Но она не решается с вами говорить…
– А тебе на ее месте хватило бы смелости? Свекор ее соблазнил, затащил в постель. Или же она его, тут никакой разницы нет. Думаешь, я собственного мужа не знаю? Ему и в лучшие-то времена нелегко отказать, а сейчас, когда он в страдании и нужде… среди нас не найдется ни женщины, ни мужчины, способных противостоять его воле. Только, видишь ли, вы-то все в безопасности. От него. И потому вольны судить ту единственную из женщин, угодившую ему в плен. Хотя и не моего мужа – ибо что это скажет обо мне самой? Не нужно говорить мне, что ты занимаешь чью-то сторону. Нет здесь никаких сторон. Есть просто люди. Самые разные люди, и каждый делает все возможное, чтобы справиться.
– Но если от этого больно другим? Ханават, вы в мученицы стремитесь? Может, вы и по Джастаре, которая каждый день падает ему в объятия, поплачете?
– Ага, смотри, как тебя задело! Тебя вместе с твоим жестоким осуждением. Моего мужа – в его нужде. Джастары – в ее слабости. Все эти действия продиктованы эгоизмом. Ты их отталкиваешь.
– Как вы можете так говорить? Я их презираю за то, что они вам сделали!
– И это презрение столь сладко на вкус, ведь верно? Послушай меня. Я теперь тоже вдова. Тоже мать, потерявшая детей. Не нужны ли и мне чьи-то объятия? Мгновения краденой любви? Должна ли я ненавидеть Голла и Джастару, обретших то, чего не могу я сама?
На лице Шелемасы был написан ужас. По белой краске струились слезы.
– Разве не у мужа вы все это должны обрести?
– Пока он от меня отвернулся, я не могу.
– В таком случае это он – трус!
– Посмотреть мне в глаза, – сказала Ханават, – означает увидеть все то, что когда-то нас объединяло, а теперь потеряно. Это слишком тяжело вынести, и не только одному моему мужу. Да, – добавила она, – я ношу сейчас его последнего ребенка, а если даже и не его, знать это можно лишь мне, хранить в сердце – но никогда не произносить вслух. Пока что мне достаточно и этого – мне есть за что сейчас держаться, Шелемаса. И Голлу тоже есть.
Младшая из женщин покачала головой.
– Значит, матушка, вы останетесь в одиночестве. Он взял себе вдову собственного сына. Такое не прощают.
– Так уже лучше, Шелемаса. Намного лучше. Видишь ли, Джастара не заслуживает вашей ненависти. Ни этих взглядов, ни шепотков за спиной. Чтобы показать себя истинными для нее сестрами, вы должны отправиться к ней. Утешить ее. А когда вы это сделаете – все вы, каждая из вас, – тогда и я приду к ней, чтобы обнять.
Хенару Вигульфу вспомнилось, как у него впервые появился собственный конь. Отец, чьим дням в седле настал конец пять лет назад вместе со сломанным бедром, ковылял к пастбищу рядом с ним, опираясь на трость. Из диких стад, что обитали на высокогорных плато, только что отобрали очередную партию в двадцать три головы, и сейчас великолепные животные беспокойно топтались внутри загона.
Солнце поднялось высоко, тени под ногами почти исчезли, а теплый ветер, дувший вниз со склонов и колебавший высокую траву, сладко пах ранней осенью. Хенару было девять лет.
– А моя лошадь меня увидит? – спросил он отца. – Сама меня выберет?
Высокорослый конезаводчик-синецветец глянул на него сверху вниз, удивленно подняв брови.
– А, наверное, новая служанка? Эта вот, сисястая и глазастая. Она ведь с побережья, да? Вот и забивает тебе голову всякой чушью.
– Но…
– Хенар, во всем мире не найдется такой лошади, которая обрадуется седоку. Животные не рвутся служить. Не мечтают о том, чтобы их подчинили, навязали им свою волю. В этом они от нас с тобой ничем не отличаются.
– Но собаки…
– Во имя Чернокрылого Господина, Хенар, собак для того и вывели, чтобы иметь четвероногих рабов. А вот чтобы волк улыбался, ты когда-нибудь видел? И не захочешь увидеть, уж поверь. Никогда. Волк улыбается, прежде чем вцепиться тебе в глотку. Так что забудь про собак. – Он ткнул вперед тростью. – Это – дикие животные. Они наслаждались абсолютной свободой. Есть среди них кто-то, кто тебе нравится?
– Вон та, пегая, слева, отдельно от остальных.
Отец хмыкнул.
– Молодой жеребчик. Недостаточно еще сильный, чтобы бороться за собственное место в стаде. Неплохо, Хенар. И однако я… удивлен. Даже с этого расстояния один конь выделяется среди других. Не перепутать. Ты уже достаточно большой, и времени со мной провел немало. Я ожидал бы, что ты тоже сразу его заметишь…
– Я его заметил, отец.
– В чем же дело? Тебе кажется, что наилучшего из всех ты пока не заслуживаешь?
– Если его нужно будет подчинять, то – нет.
Тогда отец запрокинул голову и расхохотался. Да так громко, что вздрогнул весь табун.
Вспоминая эти мгновения своего детства, огромный воин улыбнулся. А ты, отец, помнишь ли этот день? Я уверен, помнишь. Если б ты только мог меня сейчас видеть. Меня и эту женщину, что шагает рядом. Я как наяву слышу сейчас великолепные раскаты твоего смеха.
Настанет день, отец, и я ее к тебе приведу. Эту женщину – дикую, прекрасную. Мы ступим на длинную белую дорогу, проследуем меж деревьев – они, наверное, здорово успели вымахать – и пройдем через ворота усадьбы.
Я увижу тебя стоящим у главного входа – подобно высеченной из камня статуе. С новыми морщинами на лице, однако кривоватая усмешка под успевшей поседеть бородой никуда не делась. Ты опираешься на трость, я чувствую запах лошадей, подобный пьянящему цветочному аромату, – и по этому запаху понимаю, что я дома.
Я вижу, как ты внимательно ее разглядываешь, отмечая про себя ее рост, гибкую уверенность движений, дерзкий взгляд. И начинаешь беспокоиться, не подчинила ли она меня – а не наоборот, – поскольку похоже на то. Похоже на то. Но потом ты смотришь мне в глаза, и твоя улыбка становится шире.
И тогда ты запрокидываешь царственную голову, и твой хохот оглашает небеса.
Сладчайший звук на свете. Голос нашего триумфа. Нас всех. Твоего, моего, ее.
Отец, я так по тебе скучаю.
Мозолистая ладонь Лостары нашла его собственную, она прижалась к нему плечом, и он принял на себя часть ее веса.
– Будь благословен Брис Беддикт, – негромко проговорила она.
Хенар кивнул.
– Подозреваю, мой командир не лишен сентиментальности.
– Вот и радуйся этому. Как я радуюсь.
– Все это было… неожиданно.
– Почему? Я же за тебя сражалась, Хенар. Не за адъюнкта. За тебя. Он ведь понял…
– Я не про то, любовь моя. Про все… вот это. Про то, где нам довелось найти друг друга. И раз уж на то пошло – как довелось.
Она подняла взгляд выше, на Чужаков в ночном небе.
