– В вашем описании, Банашар, кое-чего недостает.
– В нем, адъюнкт, недостает всего. Всего того, что наводит туман и путаницу, что лишь маскирует собой нечто одновременно простое и до банальности элегантное. Или, в зависимости от вашей точки зрения, до элегантности банальное.
Какое-то время после этого они шли не разговаривая. Скрипы и дребезжание в колонне у них за спиной не прекращались ни на миг, но, если не считать единственного взрыва чьего-то хохота некоторое время назад, не слышно было ни грубых песен с речевками, ни бесконечных шуток и споров. Это верно, темп маршу адъюнкт задала суровый, но Банашар знал – эти солдаты достаточно закалены, чтобы обращать внимание на подобное. Молчание действовало ему на нервы.
Мы идем через пустыню. Здесь сейчас холодно и отнюдь не так темно, как следовало бы. Чужеродное сияние над нами словно бы что-то нам шепчет. Если прислушаться, я даже могу разобрать слова. Как они плывут к нам вниз. На всех языках мира – но, разумеется, не нашего. Какого-то иного, где сейчас с надеждой поднимают к небесам лица. «Ты здесь?» – спрашивают они. Но небеса не отвечают.
Я тем временем шагаю по нашему миру. Поднимаю лицо кверху и спрашиваю: «Вы здесь?» И слышу голоса: «Да. Мы здесь. Просто… протяни руку».
– Я тогда был жрецом трезвым, – сказал он. – Серьезным. Я внимательно слушал. И советовал.
В конце концов она все же взглянула на него, но так ничего и не сказала.
Скрипач бросил взгляд направо. Голова колонны была от него шагах в сорока к югу. Адъюнкт. Рядом с ней – жрец. За ними – двое Кулаков.
Рядом со Скрипачом сейчас шагали восемь хундрильских подростков, которых жизнь заставила оторваться от мамкиных юбок. Они приблизились к нему, заметив, что он идет один. Может быть, из чистого любопытства. Может, надеялись принять участие в чем-нибудь потенциально важном. Разведку вести, фланг прикрыть.
Он не стал приказывать им уйти. Слишком у многих в затравленном взгляде светилась робкая надежда. Погибшие отцы, братья, матери, сестры. Ничем не заполнимая пустота, лишь ветер воет. Теперь они держались кучкой слева от него, словно это он сейчас был колонной.
Он видел карту. И знал, что у них впереди. Невозможное. Без воды нам из этой пустыни не выйти. Без воды здесь найдут свой конец все ее планы. Подобно стае шакалов, соберутся боги, следом покажутся Старшие – и прольется кровь.
Увечного бога ждут чудовищные страдания – все те муки и боль, что он знал до сих пор, рядом с ними покажутся лишь прелюдией. А они станут питаться его мучениями и будут это делать очень, очень долго.
Твоими мучениями, Павший. Ты – в Колоде Драконов. Твой Дом освящен. Если мы потерпим неудачу, этот выбор окажется наихудшей из твоих ошибок. Ты будешь в западне. Страдание сделается твоим священным писанием – и этим ты привлечешь к себе, о, столь многих. Никто не любит страдать в одиночестве, и никто не любит страдать без причины. Ты ответишь обеим потребностям, сделав из них заболевание. Одновременно тела и духа. А пытки твоей собственной души тем временем будут все длиться и длиться.
Павший, я никогда не говорил, что ты мне нравишься. Но и ты никогда не говорил, что должен нравиться. Ни мне, ни адъюнкту, никому из нас. Ты просто попросил нас сделать то, что следует. Мы согласились. С этим решено. Но не забывай, что мы лишь смертные, а в грядущей войне особенно уязвимы – среди всех ее участников мы, самые хрупкие.
Может быть, так и нужно. Может быть, правильно, что именно мы поднимем твое знамя, Павший. Впоследствии историки напишут о нас, пряча свое невежество под маской знания. Они перевернут каждый валун, каждый могильный камень, тщась докопаться до наших мотивов. В поисках хоть чего-то похожего на амбиции.
Они сведут все это в Книгу Павших.
А потом начнут обсуждать ее смысл. Под маской знания – но, сказать по правде, что они будут знать? О каждом из нас? С такого расстояния, столь холодного, холодного расстояния – им потребуется щуриться.
Напрягать зрение.
Потому что мы крошечные, почти неразличимые.
Такие… крошечные.
С детьми он всегда чувствовал себя неловко. Решения, которые он так и не принял, будущее, от которого давно отказался. Глядя на них, он ощущал вину. Каждый раз, когда я отворачивался, это было вынужденное, но преступление. Каждый раз, когда мы отворачивались. Скворец, ты помнишь, как-то мы стояли на стене Паяцева Замка? Ласиин как раз только… вышла из тени. Там был мальчик, сын какого-то купца. Храбрый. И ты ему, Скворец, что-то сказал. Посоветовал. В чем заключался тот совет? Я уже не помню. И вообще не знаю, отчего мне сейчас все это вспоминается.
Из колонны смотрели матери – взгляды их были прикованы к детям, их юным наследникам, и, будь это только возможно, вцепились бы в них, что когти. Но в строю зияют пустые места, и дети постепенно придвигаются к ним поближе, чтобы заполнить потерю. А матери говорят себе, что достаточно и этого, должно быть достаточно.
Вот и я говорю тебе сейчас, Павший, что бы нам ни удалось совершить, этого должно быть достаточно. Мы заставим эту книгу завершиться, тем или иным способом.
И еще одно. Я это понял только сегодня, когда случайно кинул взгляд и увидел, как она стоит, готовая отдать приказ к выступлению. С самого начала мы жили историей своего адъюнкта. Сперва, еще в Даруджистане, это была Лорн. Теперь – Тавор Паран.
Адъюнкт никогда не стоит в центре. Но в стороне. Всегда. Эта истина заключена в самом ее титуле – от которого она никогда не откажется. И что все это значит? А вот что, Павший: она сделает все, что нужно, но твоя жизнь – не в ее руках.
Теперь я это понимаю.
Твоя жизнь, Павший, в руках убийцы малазанских морпехов и тяжей.
Твоя жизнь в моих руках.
И уже скоро адъюнкт отправит нас нашим собственным путем.
Историки напишут в Малазанской Книге Павших о наших страданиях и будут говорить о них как о страданиях тех, кто служил Увечному богу. Будто бы… в этом есть некая логика. Наш кажущийся фанатизм заставит их забыть о том, кем мы были, и думать лишь про то, что мы свершили. Или не смогли свершить.
Тем самым они на хрен упустят из виду самое главное.
Павший, мы все – твои дети.
Глава двенадцатая
«Весть наконец пришла, я встал во весь рост среди пепла и окинул взглядом тех немногих из моих детей, кто еще остался в живых. Трона Теней больше не было, из сумрака разлетались драконы, полня воздух криками гнева и разочарования.
Тогда я понял, что ему удалось. Он перехитрил их всех, вот только какой ценой? Я смотрел на горы трупов, на чудовищной высоты линию прибоя, тянувшуюся вдоль этой проклятой береговой полосы. Потоки крови лились по склону туда, где ниспадал окрашенный багровым свет, где все еще зияли раны. Надвигалась очередная волна. Ее нам уже не сдержать.
