Йедан Дерриг положил меч себе на плечо и принялся, прищурив глаза и ритмично работая челюстью, изучать брешь.
– Подать сигнал передовым шеренгам. Они на подходе.
За вуалью Светопада скользили туда-сюда, словно клочья изодранных ветром облаков, неясные тени драконов. Он успел насчитать пять, но подозревал, что это еще не все.
– В этот раз, – сказал он, – удар будет в полную силу. Они попытаются продвинуться шагов на десять, чтобы выстроиться полумесяцем, пока сзади появляются и расходятся по сторонам все новые воины. Наши фланги должны этому помешать. Нужно ударить вдоль Светопада, чтобы отрезать авангард.
– Задачка не из легких, – пробормотала стоявшая рядом Коротышка.
Йедан кивнул.
– Может, и вовсе невыполнимая, – продолжила та. – Мы ж никто воинскому делу не обучались. Толком и не знаем, что делать-то.
– Лиосаны, капитан, от вас ничем не отличаются. Оружие и броня еще не делает их солдатами. Это рекруты – я еще в первой схватке понял. – Он подвигал челюстями, размышляя, потом добавил: – Слабаки.
– Хотите сказать, им это все не нужно?
– Как и у нас, – ответил он, – у них нет иного выбора. Мы, капитан, сейчас на войне, которая началась давным-давно и с тех пор не прекращалась.
– Умница говорит, они совсем как тисте анди, только кожа снежно-белая.
Он пожал плечами.
– При чем тут это? Все упирается в разницу взглядов на желаемый порядок вещей.
– Но мы ведь не сможем их победить?
Он бросил на нее косой взгляд.
– Для смертных любая победа – дело временное. В конце концов поражение ждет каждого.
Она сплюнула на белый песок.
– Не сказать, сэр, чтоб вы меня здорово ободрили. Если победить их нам не светит, зачем вообще все это?
– Капитан, вы хоть раз одолели кого-нибудь в смертельной схватке? Стояли над трупами поверженных врагов? Нет? Ну вот когда одолеете, тогда и поговорим. Обсудим, что такое сладость победы. – Он поднял меч и указал клинком в сторону бреши. – Победить можно, даже проиграв. Потому что даже и в поражении иногда удается настоять на своем. Показав врагу, что отказываешься принять его порядки.
– О, благодарю, утешили.
– Я, капитан, воодушевляющих речей говорить не умею.
– Я заметила.
– Подобные слова кажутся пустыми, все до единого. Точнее сказать, не думаю, что хоть раз слышал от командиров или правителей хоть что-то, заставившее меня расправить плечи. Или сделать то, что они от меня хотят. Таким образом, – сказал он дружелюбно, – раз уж я сам ни за кого умирать не стану, могу ли я требовать этого от других?
– Тогда чего ради мы здесь вообще собираемся умирать?
– Ради себя, капитан. Каждый из нас – ради себя самого. Что может быть честней?
Она помолчала, потом хмыкнула:
– Я-то думала, нужно сражаться за тех солдат, кто рядом с тобой, и все такое. Чтобы их вроде как не подвести.
– Вы, капитан, не хотите подвести собственное представление о себе самой. То, какой вы себя видите – пусть даже глядя глазами окружающих. – Он покачал головой. – Спорить с этим я не стал бы. В конце концов, к гордости очень многое сводится.
– Значит, мы собираемся обороняться от лиосан – удерживать Первый Берег – из чего-то навроде чувства гордости?
– Хотел бы я услышать хотя бы одну истинно воодушевляющую речь, – задумчиво произнес Йедан. – Хоть разок. – Потом вздохнул. – Ну, не важно. Нет в жизни совершенства, верно?
– Я их вижу – вон они!
Йедан зашагал вниз по склону.
– Капитан, не давайте летерийцам лезть в схватку до тех пор, пока я не прикажу.
– Слушаюсь, сэр!
Из бреши с ревом ринулся лиосанский авангард.
Когда Коротышка увидела, как над головами лиосан по спирали снижаются тени, ее передернуло. Драконы. Нечестно. Так нечестно. Она развернулась и двинулась к летерийскому легиону.
Они все теперь были как Умница. Что-то такое в глазах – для чего Коротышка никак не могла подобрать слова. Им довелось сражаться за собственную жизнь, но не в смысле повседневной борьбы за кусок хлеба или в постели, когда на тело навалилась болезнь. Нет, в глазах у них было нечто резкое, дикое. Она не знала, что именно видит.
Но хотела и себе хоть немного такого.
Во имя Странника, я, кажется, рехнулась.
Шарл всегда была старшей сестрой, той, кто все может. Когда мать куда-нибудь убредала, как это случается с пьянчужками, и дети оставались предоставлены самим себе, Шарл старалась приглядывать за обоими младшими братьями.
Шайхи понимали, что у Берега две стороны. Прилив, отлив. Эти две стороны жили в их крови, и в любом гетто, где оказывались остатки ее народа, судьбы так и мотались взад и вперед, а иногда другого выбора, чтобы выжить, попросту и не было.
Она уберегла обоих братьев, помогла им вырасти. И не только – она постаралась уберечь их и от чего-то куда более мрачного. От чувства обреченности, что плотным облаком окутывало их квартал, обреченности того сорта, что скользила по переулкам, обнажив нож, что переступала через валяющиеся в кучах мусора тела. Обреченности, которая с ненавистью обрушивалась на тех, кто искал лучшей жизни, тех, кто осмеливался подняться над окружающей нищетой.
Одного смышленого мальчугана забили до смерти прямо у ее хижины. Его же собственные двоюродные братья.
Летерийские миссионеры пытались расселить шайхов по общинам. Надеясь дать им выход, вывести из жалкого состояния. Все напрасно, как раз за разом убеждалась Шарл. Чужаки просто не понимали, насколько ее сородичи способны пожирать себя изнутри.
Размышляя обо всем этом, она переступила сапогами по песку и поудобней перехватила в ладонях тяжелую пику. По бокам от нее – братья, а вокруг – все остальные шайхи, выстроившиеся для отпора чужакам. Они стояли на Первом Берегу, купаясь в жутковатом сиянии Светопада, а она не могла отделаться от мысли, что ей и братьям настал конец. Сколько еще осталось, прежде чем вся ее семья покинет мир живых? Кто падет первым? И кто – последним?
Мне страшно. Клянусь глубиной, мне так страшно.
Шарл, такая надежная Шарл, видишь, как ярко сияет сегодня эта ложь? Но я постараюсь защитить их от смерти. Сделаю все, что смогу.
Матушка, говорят, твое тело нашли в канаве за городской стеной. Куда ты направлялась? Какой выход искала?
– Касел, Орут, я вас обоих люблю.
Она почувствовала на себе их взгляды, но ее собственный оставался прикован к бреши.
– Вот они! – прокричал кто-то. Но крик был ни к чему – рана словно распахнулась от первых копейных наконечников, оттуда с жутким воем хлынули лиосан. Вел их рослый воин с перекошенным лицом, пылающими пламенем глазами, широко распахнутым ртом. Воин воздел копье.
