И, глядя на оказавшуюся прямо напротив Шарл, ринулся вперед.
Она побежала бы, если было куда. Упала бы на колени, если могла надеяться на милосердие. Закричала бы, умоляя, чтобы эта ужасная потребность драться и убивать поскорей исчезла. Она сделала бы что угодно, лишь бы все это кончилось.
Братья завопили, и в воплях этих было столько ужаса, что само мгновение полной, чудовищной уязвимости словно ударило Шарл, чуть не сбило с ног…
Матушка, шатаясь, бредет куда-то вдоль дороги. От одежды воняет, дыхание вырывается изо рта влажным хрипом.
От себя шайху не убежать.
– Шарл!
Она успела поднять пику в самое последнее мгновение. Воин не заметил ни самого ее оружия, ни его убийственной длины. Он как раз заносил для удара копье – и плоский железный наконечник пришелся ему прямо в солнечное сплетение.
От удара она отшатнулась назад, он громом отдался в каждой косточке.
Увидев на лице воина изумление – такое детское, беззащитное, – она чуть не расплакалась.
Оседая, он потянул пику вниз своим весом. Она выдернула оружие, дыша так часто, что закружилась голова. Он не заметил пику. Как ее можно было не заметить?
Вдоль всей шеренги, распространяясь от центра по сторонам, уже кипела схватка. Лиосан пытались оттеснить их назад. От их ярости она чуть не оглохла. Они сражались, точно бешеные псы. Она делала выпад за выпадом своей пикой. Наконечник отскакивал от щитов, его отбивали в сторону окованные бронзой древки. Под ним проскакивали лиосан – их встречали удары мечей ее братьев.
Левое бедро изнутри намокло от мочи – стыдоба-то какая!
Они – вся шеренга – отступили на шаг, словно по команде. Только она не слышала ничего, кроме окутывавшего все рева, звона оружия, хрипа и звучного хэканья. Их гнало прочь приливом, и шайхи начали подаваться, словно песок у них под ногами.
Длинное древко пики блестело от крови. На наконечнике висели кишки.
Превозмогая горящие огнем мускулы рук, она вновь подняла пику, обнаружила напротив лицо – и ударила. Острие скребнуло по зубам и впилось в глотку, а расходящиеся края лезвия рассекли щеки. Из носа лиосана хлынула кровь, затуманив ему глаза. Он с давящимся звуком откинул голову назад, выронил собственное оружие и осел на колени. Прижал руки к искалеченному рту, пытаясь вернуть на место болтающуюся нижнюю челюсть, собрать лоскутья языка.
Касел пригнулся и вонзил острие меча лиосану в шею.
И упал. Из глотки брата вырвался звериный вопль, он изогнулся – выросшая над ним женщина-лиосан с хрустом пронзила его копьем. Касел забился, словно угорь под острогой.
Шарл завопила и взмахнула пикой – острие чиркнуло лиосанку прямо под подбородком, перерезав трахею.
Чьи-то руки ухватили Касела за лодыжки, оттащили назад. Место брата занял кто-то чужой.
Хотя нет… не чужой…
Взмах покрытого мраморными прожилками клинка перехватил надвигающегося на нее лиосана. И рассек его от плеча до пояса. Обратный взмах – прочь отлетела половинка головы вместе со шлемом. Третий удар отсек обе руки, сжимающие копье. Три лиосана рухнули, среди наступающих открылась дыра.
– За мной, – проговорил Йедан Дерриг, ступая туда.
Вокруг Шарл и Орута вырос Дозор – огромные солдаты в тяжелой броне, сплошная стена из почерненных щитов, из-за которой раз за разом били длинные мечи.
Дозор двинулся вперед, увлекая за собой Шарл и ее брата.
Прямо на лиосан.
Умница наконец добралась до Коротышки. Она раскраснелась, лицо ее блестело от пота, а на мече была кровь.
– Две роты летерийцев, сестра, – тяжело выдохнула она. – Усилить центр шайхской шеренги. Им там здорово досталось.
– Он ведь прямо к ране рвется? – уточнила Коротышка. – Верно? Это же Йедан Дерриг там? Вместе с половиной Дозора – боги, да лиосан перед ними словно тают.
– Две роты, Кор! Мы хотим рассечь те силы, что прорвались на нашу сторону, но это значит, что пробиваться придется до самой раны, чтоб ее! А потом еще продержаться там все то время, какое потребуется, пока не выкосим тех, что на флангах.
Коротышка облизала пересохшие губы и кивнула:
– Я их поведу.
– Да, радость моя, а я тебя пока здесь подменю – а то уже с ног валюсь. Ну, чего ждешь? Вперед!
Умница смотрела в спину Коротышке, уводящей сотню летерийцев к валу. Сердце наконец-то перестало плясать в груди, словно обезумевший заяц. Она воткнула острие меча в песок и повернулась к оставшимся с ней летерийцам.
Ее встретили кивками. Они были готовы. Попробовали битву на вкус и желали продолжить. Да, я знаю. Нам страшно. У нас сосет под ложечкой. Но мир вокруг все равно что в золоте и алмазах.
Рев у бреши, дикий, словно бьющие в утес штормовые волны, все не прекращался.
Значит, милый океан, призови опять мою душу. Я хочу вновь окунуться в воду. Позволь мне окунуться.
Глава тринадцатая
Знал и я когда-то любовь.
Я своими руками лепил ее,
А потом разглядел в очертаниях
Солнце, озеро и лужайки,
Сплошь поросшие буйной травой.
Взял ее я в заплечный мешок
И тем самым умиротворил
Годы долгих своих скитаний
Через отступающий лес
Вдоль речного горького русла.
В день, когда мы расстались с нею
В дальних землях, на берегу,
Я бежал, замерзший, покинутый
Через плотные тучи пепла,
Пробиваясь к снегам перевала.
А любовь моя в гуще врагов,
Опьяненных богатой добычей,
Вместе с малой кучкой сородичей,
Быстро тающей под ударами,
Все пыталась подняться на ноги.
И теперь, когда мои дни
Тонут в сумерках сожаления,
Мне все грезится свежая глина,
Что прилипла к тогдашним рукам,
И как ветер мне пел о любви моей.
«Отступающий лес»
Рыбак кель Тат
Тысяча за тысячей подбитых гвоздями сапог вытоптали жидкую траву и подняли в воздух огромные тучи пыли. Ветерок переменил направление, теперь он дул с севера, следуя за колонной практически с той же утомленной скоростью, так что окружающего мира было не разглядеть.
