– Тогда он даже глупей, чем мы в состоянии вообразить, – удивилась Абрастал. – Эту войну ему не выиграть. Природа не может победить, ей это никогда не удавалось.
Спакс помолчал, потом негромко произнес:
– Полагаю, ваше величество, что как раз наоборот. Это нам не выиграть эту войну. Любые наши победы – временные, или нет, вообще иллюзорные. В конце концов мы все равно проиграем – поскольку мы проиграем, даже победив.
Абрастал вышла прочь из комнаты. Спакс, удивленно подняв брови, последовал за ней.
Наружу, под залитое зеленым ночное небо, мимо двух часовых.
Она шагала сквозь лагерь вдоль главного прохода – мимо офицерских палаток, потом за пределы лагеря, минуя кухни, ямы с отбросами, отхожие рвы. Словно отдирая прочь респектабельный фасад, сюда, к мерзкому мусору, что мы за собой оставим. Ох, Огневолосая, я не настолько слеп, чтобы не понять смысла твоей прогулки.
Когда она наконец остановилась, они уже успели миновать северо-восточные дозоры. Чтобы попасть в летерийский лагерь, Спаксу оставалось просто направиться отсюда к северу, забирая чуть западней. Он уже мог видеть мигающий свет костров в расположении принца. Как и нам, им скоро станет нечего жечь.
Абрастал повернулась на восток, туда, где сразу за полосой белых костей простерлась Стеклянная пустыня – море резко сверкающих звезд, раскинувшихся, словно мертвые, посреди изумрудного сияния.
– Пустошь, – пробормотала она.
– Ваше величество?
– И кто здесь победил, Спакс?
– Сами видите. Никто.
– А в Стеклянной пустыне?
Он сощурился.
– Глаза режет, Огневолосая. Думается, там пролилась кровь. Бессмертная кровь.
– И ты полагаешь, что виновны в том люди?
Он хмыкнул.
– Это, ваше величество, уже тонкости. Врагом природы является уже само по себе самоуверенное сознание, ведь самоуверенность порождает наглость…
– И презрение. В таком случае, вождь, все мы, похоже, стоим перед ужасным выбором. Стоит ли вообще нас спасать? Тебя? Меня? Моих детей? Мой народ?
– Твоя решимость поколебалась?
Она обернулась к нему.
– А твоя?
Спакс поскреб бороду обеими руками.
– Все то, что сказала Кругава, когда ее сместили. Я об этом думал, и не один раз. – Он скривился. – Похоже, даже гилк Спакс способен переменить свои взгляды. Воистину, чудесные времена настали. И я, кажется, предпочел бы смотреть на все вот каким образом: если уж природе все равно в конце концов суждено победить, пусть мы и нам подобные умрут медленной и ласковой смертью. Такой медленной и такой ласковой, что мы ничего и не заметим. Будем угасать и вырождаться под своей собственной тиранией, от всего мира до каждого континента, от континента до страны, от страны до города, до квартала, дома, почвы у нас под ногами и, наконец, до каждого бессмысленного триумфа у каждого из нас в черепушке.
– Воину такие слова не подобают.
Он услышал ее резкий тон и кивнул в темноте.
– Если все так и есть и Серые шлемы желают стать клинками, которыми природа свершит отмщение, значит, Кованый щит ничего не понял. С каких это пор природу интересует отмщение? Оглянись. – Он махнул рукой. – Трава вырастает заново – там, где может. Птицы вьют гнезда – там, где могут. Почва дышит – когда может. Все продолжается, ваше величество, тем единственным способом, который знает, – пользуясь тем, что еще осталось.
– Совсем как мы, – проговорила она.
– Может статься, Кругава все это отлично понимала – в отличие от Танакалиана. Сражаясь против природы, мы сражаемся против себя самих. Нет ни различия, ни границы, ни даже врага. Мы пожираем все, одержимые страстью саморазрушения. Словно это единственный дар разума.
– Ты хочешь сказать, единственное проклятие?
Он пожал плечами.
– Наверное, это все-таки дар – способность видеть, что ты делаешь, пусть даже не прекращая делать. А с видением приходит и понимание.
– Но мы, Спакс, этим знанием предпочитаем не пользоваться.
– Тут, ваше величество, мне возразить нечего. Перед лицом этого бездействия я столь же беспомощен, как и любой другой. Но, быть может, каждый из нас именно это и чувствует? Поодиночке мы разумны, вместе же становимся глупыми, тупыми до отвращения. – Он снова пожал плечами. – Тут и сами боги не знали бы, что делать. Даже и знай они, мы бы не прислушались, верно?
– Спакс, я вижу ее лицо.
Ее лицо. Да.
– Ничего ведь особенного, верно? Такое простое, такое… лишенное жизни.
Абрастал дернулась.
– Прошу тебя, выбери другое слово.
– Хорошо, пускай скучное. Так она ведь и не пытается, верно? В одежде – ничего царственного. Ювелирных украшений никаких. Лицо не красит, даже губы, и волосы тоже – такие короткие, такие… да ну, ваше величество, с чего бы мне вообще об этом беспокоиться? Только я вот беспокоюсь, и сам не знаю почему.
– Ничего… царственного, – задумчиво проговорила Абрастал. – Если ты прав – и да, мне самой представляется то же самое, – то почему, когда я смотрю на нее, я вижу… что-то такое…
Чего я никогда раньше не видел. Или не понимал. Она, эта адъюнкт Тавор, занимает во мне все больше и больше места.
– Благородное, – сказал он.
– Верно, – выдохнула она.
– Она не сражается против природы, разве не так?
– И все? И больше ничего не нужно?
Спакс покачал головой.
– Ты говоришь, что все время видишь ее лицо. Я тоже, ваше величество. Оно меня преследует, сам не знаю почему. Плавает у меня перед глазами, а я раз за разом вглядываюсь в него, словно жду. Жду, когда увижу на нем выражение, то единственное выражение истины. Уже скоро. Я знаю, что этот миг все ближе, и потому смотрю на нее и никак не могу перестать.
– С ней мы все чувствуем себя заблудшими, – сказала Абрастал. – Я, Спакс, не предвидела, что стану так беспокоиться. Это не в моей натуре. Но она и вправду, словно какая-то древняя пророчица, завела нас куда-то в непроходимую глушь.
– А потом выведет нас к дому.
Абрастал повернулась и шагнула ближе, глаза ее заблестели.
– А она выведет?
– В том благородстве, Огневолосая, – ответил он шепотом, – я нахожу для себя веру. – Против отчаяния. Как нашла и Кругава. А в своей маленькой ладони адъюнкт, словно пушистое семечко, держит сострадание.
Он увидел, как ее глаза распахиваются шире, потом ее ладонь оказалась у него на затылке, подтянула ближе. Один крепкий поцелуй – и она отпихнула его прочь.
– Холодает, – сказала она и двинулась обратно. И уже через плечо добавила: – Ты должен бы поспеть в летерийский лагерь еще до рассвета.
