Спакс смотрел ей вслед. Что ж, похоже, у нас все-таки до этого дойдет. Но передо мной стоял Худ, Владыка Смерти, и говорил про страх. Страх мертвых. Но если мертвым ведом страх, нам-то на что надеяться?
Тавор, не скрывается ли за тобой бог? Готовый щедро одарить нас за все наши жертвы? Не в этом ли твоя тайна, то, что делает тебя бесстрашной? Прошу тебя, наклонись ко мне и шепни ответ.
Но лицо, стоящее перед глазами, было сейчас не ближе, чем луна. И даже если боги в конце концов и столпятся вокруг нее, они ведь тоже с опаской и изумлением уставятся на хрупкую магию у нее в ладони? Испугаются ли они?
Раз уж мы так пугаемся?
Он перевел взгляд на Стеклянную пустыню и ее россыпь мертвых звезд. Тавор, неужели и ты сейчас сверкаешь среди них, еще одна из павших? Наступит ли тот день, когда и ее кости выползут на берег, чтобы присоединиться к остальным? Спакс, вождь баргастов клана гилк, содрогнулся, словно ребенок, которого выставили голышом ночью на улицу, и направился к летерийскому лагерю, а вопрос неотступно следовал за ним.
Сама идея покаяния всегда казалась ей не более чем постыдным самоутешением, а те, кто выбирал для себя подобный путь, удаляясь от всех и всего в пещеру или полуразрушенную хибарку, – почти что трусами. Этические вопросы принадлежали обществу, неуклюжему вихрю взаимоотношений, где вели между собой бесконечную войну разум и самые яростные эмоции.
И однако сейчас она сидела здесь, под небесами, расцвеченными зеленым, в компании одной лишь спящей лошади, а все ее внутренние дискуссии с самой собой постепенно уплывали прочь, как если бы она шагала через анфиладу комнат, все дальше и дальше от некой царственной палаты, в стенах которой кипел шумный спор. Раздражение, на деле бывшее безнадежностью, наконец ушло, а тишина впереди обещала благословенный покой.
Кругава хмыкнула. Возможно, отшельники и эстеты были куда мудрей, чем ей могло показаться. Ее место во главе Серых шлемов теперь занял Танакалиан, и он поведет их туда, куда сочтет нужным. Логика его аргументов застала ее врасплох, и она, подобно окруженному собаками волку, обнаружила себя загнанной в угол.
Противоречие. В том, что касалось рассудка, это слово звучало словно окончательный приговор. Свидетельство ущербной логики. Выявить его в позиции соперника было сродни смертельному удару, и она хорошо запомнила, как сверкнули его глаза, когда он тот удар нанес. Но сейчас она не могла понять, что преступного в этом совершенно человеческом свойстве: в способности хранить противоречие в собственном сердце, не пытаясь его разрешить, не добиваясь примирения; фактически в том, чтобы одновременно быть двумя разными людьми, каждый из которых верен себе, но не отрицает присутствия другого. Какие священные законы космологии нарушает подобный талант? Что, Вселенная теперь рассыплется на части? Мироздание свернет с пути?
Нет. Более того, похоже, рациональный диспут и есть единственный способ решать проблемы, где противоречие хоть что-то значит. И Кругава не могла не признать, что уже начала сомневаться в самопровозглашенных достоинствах этого способа. Конечно же, Танакалиан стал бы утверждать, что ее ужасное преступление завело Серых шлемов Измора в глубокий кризис. Чью сторону им занять? Как можно служить более чем одному господину? «Разве не станем мы воевать за Волков? Разве не станем воевать за Природу? Или все же дойдем до святотатства, преклонив колени перед обычной смертной? Кругава, ты сама создала этот кризис!» Или что-то в том же духе.
Может, тут он и прав – она все создала сама. И все же… Внутри нее самой не было никакого конфликта, не назревало неизбежной бури. Она избрала сторону Тавор Паран. Вместе они прошли полмира. И, в чем Кругава была уверена, так и остались бы рядом до самого конца, две женщины против моря бушующего огня. В такие моменты победа или поражение ничего не значат. Триумф уже в самой позе. В брошенном вызове. Поскольку в этом и заключается сама жизнь. Человек и природа, в такие моменты мы единое целое. Противоречие, Танакалиан? Отнюдь нет. Я покажу тебе этот последний дар. Человек и природа – одно и то же. Я показала бы эту истину и богам-волкам. Понравилась бы она им или нет.
А это твое противоречие, Кованый щит, растаяло бы, словно облачко дыма.
Чего я искала в нашей вере? Того, чтобы разрешить невозможный кризис, который являет собой наше поклонение Природе, поклонение тому, что мы оставили позади и к чему никогда не вернемся. Я искала примирения. Принятия жестокого противоречия нашей человеческой жизни.
Однако адъюнкт ее отвергла. Согласно старинной изморской поговорке, для торговца ножами рай – это полная женщин комната. «Будет предательство». Ну еще бы. Предательство. Столь внезапное, столь болезненное, что Тавор с тем же успехом могла перерезать Кругаве глотку и смотреть, как та истекает кровью посреди командного шатра.
И вот Смертного меча больше нет.
Противоречие. Ты, Кованый щит, принимаешь в свои объятия лишь достойных? В таком случае это, сэр, не объятия. Это награда. И если ты станешь обонять лишь ароматы добродетельных душ, то где возьмешь силы, чтобы одолеть изъяны собственной души? Кованый щит Танакалиан, впереди у тебя трудные времена.
Она сидела в одиночестве, опустив голову и поплотней закутавшись в меховой плащ. Оружие лежит рядом, стреноженная лошадь за спиной. Ран’Турвиан, старый друг, ты здесь? Ты отверг его объятия. Твоя душа вольна бродить, где захочет. Шел ли ты со мной рядом? Мог ли не слышать моих молитв?
Меня предали, а потом – предали еще раз. Будь я жестока, сказала бы, что первым из трех предательств была твоя несвоевременная кончина. Вокруг себя я вижу лишь… противоречия. Ты был Дестриантом. Твоими устами говорили наши боги. Теперь боги ничего не говорят, поскольку ты умолк. Серыми шлемами предводительствует Кованый щит, сам себя избравший единственным судией праведности. Я же присягнула адъюнкту Тавор Паран лишь для того, чтобы она отослала меня прочь.
Ничто не таково, каким кажется…
У нее перехватило дыхание. Лед на поверхности озера представляется твердым, и по нему можно очень быстро скользить. Но лед тонок, в этом заключается опасность, цена, которую платишь за беззаботность. Разве не следовало мне спросить, в чем преступность противоречия?
Кругава встала и повернулась к Стеклянной пустыне.
– Адъюнкт Тавор, – прошептала она, – не чересчур ли уверенно я скольжу по льду? Если мои собственные противоречия меня не беспокоят, почему в ваших я решила видеть преступление? Предательство?
Вождь гилков – это не он ли утверждал, что Тавор поддалась отчаянию? Что она предвидит неудачу? И хочет избавить нас от того, чтобы стать свидетелями той неудачи?
Или все обстоит именно так, как она и сказала: тактическая необходимость?
– Дестриант, старый друг. Это моему собственному народу предстоит сделаться предателями? Это мы будем тем ножом, что нанесет смертельный удар в спину Тавор Паран и ее малазанцев? Ран’Турвиан, что мне делать?
