Скакать обратно в лагерь, женщина, а там пронзить сукина сына холодным железом, да поглубже.
Она покачала головой. Серые шлемы подчинялись строгим законам и не позволили бы убийце руководить собой. Нет, они бы ее казнили. Но, во всяком случае, и Танакалиана больше не будет. Кто примет командование? Хевет? Ламбат? Но разве не будут они чувствовать себя обязанными исполнить волю своего последнего командира?
Да ты только себя послушай, Кругава! Всерьез обдумывать откровенное убийство одного из Серых шлемов?
Нет, это неверное направление, неверный путь. Ей придется предоставить изморцев той судьбе, которую предназначил им Танакалиан. Но предательство – что ж, обвинить себя в нем она не позволит.
Кругава смотрела на Стеклянную пустыню. Я поскачу к ней. Я ее предупрежу.
И останусь с ней до самого конца.
Ее покинули последние сомнения. Она подобрала оружие. Гляди, Ран’Турвиан, каким прозрачным сделался лед. Я вижу, насколько он толст. По такому без опаски пройдет целая армия.
Кругава полной грудью вдохнула холодный ночной воздух и повернулась к лошади.
– Подруга, у меня к тебе еще одна просьба…
Ве’гат стояли, низко склонив головы, словно изучали безжизненную почву у себя под ногами, но Геслер знал, что это просто они так спят – вернее, отдыхают, поскольку глаз, насколько он мог судить, огромные воины-ящеры никогда не смыкали. Руководство такой армией его нервировало. Все равно что десятью тысячами псов командовать. Только они разумней собак, а это еще хуже. Фланговые подразделения Охотников К’елль оставались далеко за пределами лагеря, наличие или отсутствие пищи, воды и отдыха их, похоже, совершенно не беспокоило – подобная выносливость заставляла его чувствовать себя слабаком. Пусть и не настолько слабаком, как Ураган. Послушать только, как сукин сын храпит – его, поди, в летерийском лагере слышно.
Он знал, что и ему следует вздремнуть, но его преследовали сны. Малоприятные. Тревожные настолько, что выгнали его из меховой постели за два колокола до рассвета. Теперь он стоял здесь, глядя на могучие легионы Ве’гат. Они остановились прямо в походном строю, словно огромные упорядоченные коллекции задумчивых статуй под неестественно сияющим ночным небом, и кожа их тускло отсвечивала серым железом.
Во сне Геслер стоял на коленях, как если бы лишился сил, а вокруг простиралось во все стороны месиво изуродованных тел. Штаны его насквозь пропитались кровью, которая загустевала теперь на коже ног от колена и ниже. Где-то рядом прямо сквозь скальное основание вырывалось пламя, в небеса по спирали подымались бурлящие клубы ядовитого газа – и там, в небесах, он, подняв голову, увидел… нечто. Тучи? Трудно сказать, и однако в них было что-то чудовищное, впивающееся в сердце, точно когтями. Он заметил движение, будто бы колебалось само небо. Врата? Возможно. Вот только таких огромных врат не бывает. Они все небо заняли. И почему чувство такое, будто это я во всем виноват?
Наверное, в тот миг у Геслера вырвался крик. И его хватило, чтобы проснуться. Он лежал под меховыми одеялами весь в поту и дрожал от холода. По ближним рядам Ве’гат прошло какое-то движение, очевидно, ароматы его беспокойства потревожили спящих к’чейн че’маллей. Тогда он что-то негромко пробормотал и поднялся на ноги.
Войсковой лагерь – без костров, без палаток, без огороженных канатами загонов, без тянущейся за армией толпы оборванцев. Все это казалось неестественным. Более того, ненастоящим.
Здесь его и нашел виканский пастуший пес, Кривой. Искалеченная морда, один глаз не видит, из поблескивающих в пасти клыков многие обломаны – он в жизни не видел животного с таким количеством шрамов. Но когда пес приблизился, Геслеру вспомнился вечер на Арэнском тракте.
Мы искали выживших. А нашли лишь каких-то двух паршивых собак. Сколько бы мне ни доводилось видеть мертвых, память всякий раз возвращается к тому дню. Две собаки, чтоб их.
А потом к нам в повозку забрался тот трелль.
И вот мы в ней все вчетвером – я, Ураган, Истин и трелль. Изо всех сил пытаемся вернуть к жизни двух умирающих псов. Истин плачет, но мы понимаем почему. Поскольку и сами чувствуем то же, что и он. Мы стольких в тот день лишились. Колтейн. Бальт. Сон.
Дукер – боги, когда мы нашли его распятым, там, в самом конце дороги, на самом последнем из тех жутких деревьев, – нет, Истину мы про него сказать никак не могли. Вот только с тех пор имя, которое мы же ему и придумали, было так стыдно произносить. Мы ничего ему не сказали, ни я, ни Ураган – однако трелль все понял. И тоже ничего не сказал, спасибо ему за это.
Мы все-таки спасли тех двух дурацких собак, и это было словно заря нового дня.
Он глянул вниз, на Кривого:
– Ты-то хоть тот день помнишь, страшилище?
Большая собачья голова поднялась ему навстречу, драные губы от этого движения оттянулись назад, обнажив кривые зубы. Скошенная набок челюсть могла бы сообщить псу комичный вид, но нет. От него лишь сердце больней сжималось. Только вспомнить все, что ты для нас сделал. Такой верный, что забываешь о себе. Такой храбрый, что не знаешь страха. Но все же прежних хозяев защитить не смог. Был бы ты счастливей, если бы мы дали тебе умереть? Освободили твою душу, чтобы она могла остаться рядом с теми, кого ты любил?
В тот день мы сделали тебе больно? Я, Ураган, Истин, тот трелль?
– Я тебя понимаю, Кривой, – прошептал он. – Когда ты морщишься, в очередной раз поднимаясь поутру с холодной земли. Я вижу, как ты начинаешь хромать ближе к вечеру.
И ты, и я, мы оба уже не те. Это наш с тобой последний поход, верно? Наш с тобой, Кривой. Наш последний.
– Когда настанет тот миг, я буду рядом, – сказал он. – Да что там, я жизнь за тебя отдам, псина. А что я еще могу?
Обещание прозвучало как-то по-дурацки, и он повертел головой, надеясь, что рядом никого не окажется. Выяснилось, что единственным их компаньоном был лишь другой пес, Таракан, увлеченно раскапывающий неподалеку мышиную нору. Геслер вздохнул. Вот только кто сказал, что моя жизнь значит больше, чем жизнь этого пса? Или что его жизнь значит меньше, чем моя? Кто отвечает за то, чтобы это измерить? Боги? Ха! Отличная шутка! Нет, конечно. Мы же сами и измеряем, более грустной шутки и не придумать.
Он понял, что замерз, и встряхнулся. Кривой уселся на землю слева от него и зевнул – хрипло, скрежещуще. Геслер хмыкнул:
– Пришлось нам кой-чего пережить, а? Смотри, щетина на морде у обоих седая.
Арэнский тракт. Солнце палило нещадно, но мы этого почти и не замечали. Истин отгонял мух от ран. Не нравится нам смерть. Вот и все. Не нравится.
Он услышал негромкие шаги и, обернувшись, увидел Дестрианта Калит. Когда та присела на корточки по другую сторону от Кривого и положила ладонь псу на голову, Геслер инстинктивно дернулся. Однако собака не шелохнулась.
