– Я-то думал – меня, морпех.
– Ну, я могу…
Рутан поднял вертел и помахал им.
– Шучу, солдат. Ха-ха. Ну вот, вроде готово. Жарка – процесс превращения знакомого в неузнаваемое, а значит, вкусное. Когда возник разум, первым вопросом было: «А можно это пожарить?» В конце концов, попробуй коровью морду… ну, люди в самом деле едят… а, неважно. Ты наверняка голоден.
Флакон подошел ближе. Рутан снял птицу с вертела и, разорвав пополам, протянул морпеху его долю.
Ели молча.
Наконец, обсосав и выплюнув последнюю косточку, слизав жир с пальцев, Флакон вздохнул и посмотрел на сидящего напротив.
– Сэр, я видел, как вас завалило примерно сотней короткохвостых.
Рутан прочесал пальцами бороду.
– Точно.
Флакон отвел взгляд, потом начал снова:
– Полагали, что вы мертвы.
– Доспехи они не пробили, но я весь в синяках. Словом, они втоптали меня в землю и, ну, сдались. – Он поморщился. – Выкапываться пришлось долго. И, не считая мертвых, которых они собрали в кучу, не было видно ни Охотников за костями, ни союзников. С хундрилами, похоже, покончено – я никогда не видел столько мертвых коней. Траншеи захвачены. Летерийцы нанесли врагу урон и сами пострадали… и трудно сказать, сколько погибло с обеих сторон.
– Похоже, кое-что я видел, – сказал Флакон.
– Но я смог учуять тебя, – сказал капитан, не глядя Флакону в глаза.
– Как?
– Вот так. Тебя почти не было, но осталось достаточно. И я вытащил тебя.
– А они только смотрели.
– Они? Не обратил внимания. – Рутан вытер ладони о бедра и встал. – Готов идти, солдат?
– Думаю, да. И куда мы идем, сэр?
– Искать тех, кто еще остался.
– Сколько прошло времени?
– Четыре дня – или пять.
– Сэр, вы – буревсадник?
– Волна-убийца?
Флакон нахмурился еще больше.
– Опять шучу, – сказал Рутан Гудд. – Давай заберем, что есть на салазках… найди себе меч. И прочее, что может понадобиться.
– Все это было ошибкой, да?
Капитан взглянул на Флакона.
– Ошибкой становится все, солдат, рано или поздно.
Далеко внизу пенился бурлящий водоворот. Он стоял на самом краю обрыва и смотрел вниз. Справа покосившийся камень отмечал край почти ровной вершины, а в стороне узловатая черная Скала, похожая на торчащий гигантский палец, словно испускала мутный белый туман.
В конце концов он повернулся, пересек ровный участок – двенадцать шагов до отвесной стены – и вошел в туннель с разбросанными по сторонам булыжниками. Перебравшись через ближайшую кучу камней, он нашел пыльную промасленную накидку, застрявшую в расщелине. Откинув ткань в сторону, он достал подранную сумку. Она настолько сгнила, что швы на дне начали расползаться; пришлось быстро поставить ее на ровную землю, чтобы содержимое не вывалилось.
Звякнули монеты, перестукивались какие-то мелкие безделушки. И два предмета покрупнее, каждый с предплечье человека, завернутые в кожу, упали на камень – но совершенно беззвучно. Он поднял только эти два предмета; один заткнул за пояс, а другой развернул.
Это был скипетр из простого черного дерева, отделанный на концах потускневшим серебром. Рассмотрев скипетр, он подошел к основанию Скалы анди. Порывшись в кисете на поясе, он достал завязанный узлом пучок конских волос, бросил его к ногам и размашисто начертил скипетром круг над черным камнем. Потом отступил назад.
Через мгновение он, затаив дыхание, наполовину обернулся. И заговорил извиняющимся тоном:
– Да, Мать, это старая кровь. Старая и жидкая. – Он помедлил и добавил: – Скажи Отцу, что я не прошу прощения за свой выбор… да с чего бы мне? Неважно. Мы оба сделали все, что я мог. – Он весело хмыкнул. – И ты могла бы сказать то же самое.
Он обернулся.
Тьма перед ним сгустилась во что-то плотное. Он глядел молча, хотя присутствие было вполне ощутимым, огромным во мраке за его спиной.
– Если бы он хотел слепого подчинения, так и держал бы меня закованным. А ты, Мать, могла бы оставить меня ребенком навсегда и прятать под своим крылышком. – Он неуверенно вздохнул. – И мы все еще здесь, но мы сделали то, чего вы оба желали. Мы почти всех победили. Только одного никто из нас не ожидал: как все это нас изменит. – Он бросил короткий взгляд за спину. – Мы изменились.
В круге позади него темный силуэт открыл алые глаза. Копыта стукнули по камню, как лезвия железного топора.
Он ухватил полночную гриву и запрыгнул на спину призрачного коня.
– Храни свое дитя, Мать. – Он развернул коня, проехал вдоль края обрыва и обратно – к выходу из туннеля. – Я так долго был среди них; все, что ты дала мне, осталось лишь тихим шепотом в закоулках моей души. Ты с презрением относилась к людям, и теперь все рушится. Но я даю тебе это. – Он развернул коня. – Теперь твоя очередь. Твой сын открыл дорогу. А его сын… если он захочет получить скипетр, пусть придет и заберет.
Бен Адаэфон Делат крепче вцепился в гриву коня.
– Ты сделала свой ход, Мать. Пусть Отец сделает свой, если захочет. Но теперь это наше дело. Не вмешивайся. Прикрой глаза, потому что, клянусь, мы сверкнем! Когда мы прижаты к стене, Мать, ты не представляешь, на что мы способны.
Он ударил пятками в бока коня. Скакун понесся вперед.
А теперь, милый призрак, может получиться не слишком просто.
Конь доскакал до края. И понесся дальше, по воздуху. А потом – вниз, вонзаясь в кипящий водоворот.
Привидение, выдыхающее тьму, осталось в огромной пещере. Рассыпавшиеся монеты и безделушки блестели на черном камне.
А потом послышался стук трости по камню.
Глава третья
«Пора идти в стылую ночь», —
И сам голос очень холодный.
Чтобы пробудить меня к тишине,
Крики звали меня в небо.
Но земля держала крепко…
Все это было так давно,
И в это блеклое утро крылья
Горбатой тенью на моей спине,
И звезды ближе, чем прежде.
Приходит время, боюсь, отправляться на поиски
Этого голоса, и я ближе к краю.
«Пора идти в стылую ночь», —
Говорит усталый голос.
Я ничего не могу поделать,
Если мечты о полете – последняя надежда на свободу.
Буду на последнем вздохе молить о крыльях.
«Стылая ночь»
Билигер
В каюте висел густой дым. Все иллюминаторы были распахнуты, шторы раздвинуты, но в неподвижном воздухе изнуряющий жар ласкал обнаженную плоть, как лихорадочный язык. Прокашлявшись, чтобы избавиться от зуда в верхней части груди, Фелаш, четырнадцатая дочь королевы Абрастал, откинулась головой на мягкую, пусть грязную и влажную, подушку.
