– Не знаю, в каких траншеях вы были, а мы приняли первый удар. И просто гребаное чудо, что кто-то из нас остался жив. От десятого только два морпеха; и, как я понимаю, вы сами – ты, сержант, и твой капрал – здесь, потому что остались вдвоем из всего взвода, а всех солдат потеряли.
Высказавшись, Бадан замолчал, пытаясь понять, какой эффект произвели его слова. Никакого. И что это значит? Ничего хорошего. Он наполовину обернулся и махнул рукой.
– Вот, эти из взвода Аккурата. Но сержант Аккурат мертв. И Охотник, и Неллер, и Мулван Трус, и капрал Целуй… пропала. Вам остались Мертвоголов и Молния.
С капралом за спиной сержант подошел ближе.
– Встать, морпехи, – скомандовал он. – Я – сержант Суровый Глаз, а это – капрал Ребро. Десятого больше нет. Теперь вы в восемнадцатом.
– Чего? – спросила Молния. – Взвод из четверых?
Капрал ответил:
– Еще возьмем двоих из седьмого и двух – из пятого, девятой роты.
К Бадану Груку, прихрамывая, подошла Драчунья.
– Сержант, Уголек вернулась.
Бадан вздохнул и отвернулся.
– Хорошо. Пусть она и разбирается.
Он проявил волю. Больше никто не будет смотреть на него, ожидая… а чего ожидая? Худ его знает. Просто собирают остатки. Чтобы сплести коврик. Он вернулся к догорающему костру и сел спиной к остальным.
Все, нагляделся. Даже морпехи идут на это не ради заработка. Нельзя зарабатывать на жизнь умирая. Так что перекраивайте новые взводы как угодно. Но в самом деле, сколько осталось морпехов? Пятьдесят? Шестьдесят? Нет, лучше влить нас в пехоту, как прокисшую старую кровь. Видит Худ, меня уже тошнит от этих лиц и от того, что я не вижу тех, кого нет и больше никогда не будет. Мелкий. Шелковый Шнурок. Худышка, Охотник – все…
Уголек беседовала с Суровым Глазом – негромко, спокойно; и через несколько мгновений подошла и присела рядом с Баданом.
– Всадник от «Выжженных слез». Целуй еще поправляется. Нога переломана вдрызг.
– Увел их?
– Кто?
– Да сержант этот.
– Так точно, только не то чтобы «увел», а «забрал», Бадан. Нас не так много, чтобы расползаться.
Бадан подобрал ветку и пошевелил угли.
– И что она собирается делать, Уголек?
– Кто, Целуй?
– Адъюнкт.
– Откуда мне знать? Я с ней не разговаривала. И вообще никто, насколько я знаю… по крайней мере, похоже, всем сейчас командуют Кулаки.
Бадан бросил ветку и потер лицо.
– Нам надо возвращаться, – сказал он.
– Не выйдет, – ответила Уголек.
Он бросил на нее взгляд.
– Мы не можем просто взять и пойти дальше.
– Спокойнее, Бадан. Мы сохранили больше солдат, чем могло быть. Мы не так потрепаны, как могли быть. Рутан Гудд, Быстрый Бен и то, что случилось с авангардом… Все это их задержало. Не говоря о Скрипаче, который заставил нас окапываться – без этих траншей тяжи не смогли бы…
– Умереть?
– Держаться. Достаточное время, чтобы летерийцы сдержали натиск. Достаточно, чтобы мы, остальные, совершили отход.
– Отход, точно, хорошее слово.
Она наклонилась ближе.
– Слушай меня, – прошипела Уголек. – Мы не погибли. Никто из нас, кто еще здесь…
– Ты говоришь очевидные вещи.
– Нет, ты не понимаешь. Нас задавили, Бадан, но мы все равно сумели выкарабкаться. Да, может, это Госпожа впала в безумие, может, все другие встали на пути обрушившихся на нас клинков. Может, дело в том, как они были оглушены к тому времени… как я слышала, Лостары Йил почти не было видно в туче кровавых брызг – и кровь была не ее. Тут они и остановились. Застыли в нерешительности. Так или иначе, правда проста: когда мы начали отступать…
– Они нас оставили.
– Суть в том, что могло быть гораздо хуже, Бадан. Посмотри на хундрилов. Шесть тысяч вступили в бой, а осталось меньше тысячи. Я слышала, что некоторые выжившие пришли в лагерь. Чтобы присоединиться к «Мостожогам» Мертвого Вала. И говорят, что Военный вождь Голл сломался. Ты знаешь, что бывает, если командир ломается? Остальных просто стирают в порошок.
– Может, настал и наш черед.
– Сомневаюсь. Вспомни, она была ранена, а Денул на нее не действует. Ей нужно найти собственный путь излечения. Но ты все еще не понимаешь. Не развались на части, Бадан. Не замыкайся в себе. Твой взвод потерял Худышку, но больше никого.
– Неп Хмурый болен.
– Он всегда болен, Бадан. По крайней мере с тех пор, как мы вступили на Пустошь.
– Релико просыпается с криком.
– И не он один. Он и Большой стояли с другими тяжами, так? Ну вот.
Бадан Грук посмотрел на погасший костер и вздохнул.
– Ладно, Уголек. Чего ты хочешь от меня? Как мне все исправить?
– Исправить? Идиот, даже не пытайся. Это не наше дело. Мы не спускаем глаз с офицеров и ждем приказов.
– Я что-то не вижу капитана Сорт.
– Это потому, что ее только что произвели в Кулаки – ты где был? Ладно. Ждем Скрипа, вот и все. Во время переговоров он соберет нас всех – последних морпехов и тяжей.
– Он же всего лишь сержант.
– Ошибаешься. Теперь капитан.
Сам того не ожидая, Бадан Грук улыбнулся.
– Могу поспорить, он в восторге.
– Точно, плясал все утро.
– Значит, все собираемся. – Он поднял взгляд и встретился с Угольком глазами. – И послушаем, что он хочет сказать. И тогда…
– И тогда… видно будет.
Бадан недоверчиво посмотрел на нее; холодным душем вернулась тревога. Не такого ответа я ждал.
– Уголек, может, поедем, заберем Целуй?
– Да, ей бы понравилось. Нет, пусть корова томится.
– Мы были коротышки, – сказала Драчунья.
– И чо?
– Ты слышал, Неп. Эти короткохвостые были слишком высоки. И нагибаться им было тяжело – доспехи мешали. А нас ты видел? Мы быстро приспособились. Воевали с их голенями. Кололи в пах. Резали поджилки. Протыкали проклятые ступни. Мы были армией шавок, Неп.
– А я не шавк, Дрчунь. Я прям волк. Неп Волк!
Вмешался Релико:
– Думаю, ты дело говоришь, Драчунья. Мы начали сражаться жуть как низко, да? Прямо им по ногам, в упор, и делали нашу работу. – На его эбонитовом лице появилось нечто вроде улыбки.
– Я так и говорю, – кивнула Драчунья, зажигая очередную самокрутку с растабаком – шестую с утра. Руки дрожали. Правая нога была изрезана. И кое-как зашитая рана болела. И вообще болело все.
