Он был уже готов заявить Молнии о своей вечной любви, но тут явился сержант из восемнадцатого и забрал Молнию и Поденку; и Курнос остался один – последний из старого взвода Геслера.
Он какое-то время посидел в одиночестве, вскрыл шипом волдыри и высосал их досуха. Потом посидел еще, глядя, как догорает костер. В бою отрубленный палец ящерицы упал ему за шиворот, между доспехом и рубахой. Когда потом палец достали, Курнос с Поденкой и Молнией сварили его и поделили жалкие полоски мяса. Потом, разобрав косточки, вплели их в волосы. Так поступали Охотники за костями.
Курноса уговорили взять самую длинную кость – за порубленную руку, – и теперь она висела у него на бороде, затмевая другие косточки – из пальцев летерийских солдат. Новая кость, тяжелая и длинная, стучала по его груди при ходьбе; он и решил идти, когда осознал, что остался совсем один.
Собрав вещи, он закинул ранец через плечо и пошел. Через тридцать два шага Курнос очутился в расположении старого взвода Скрипача, нашел место для своей палатки, оставил там ранец и пошел к остальным солдатам, сидящим у костра.
Милая маленькая женщина справа от него протянула оловянную кружку с каким-то дымящимся напитком. Когда он благодарно улыбнулся, женщина не ответила; тогда-то он и вспомнил, что ее зовут Улыбка.
«Так лучше, – решил он, – чем одному».
– Конкуренты, Корабб.
– Не вижу, – ответил семиградский воин.
– Курнос хочет быть нашим новым силачом, – объяснил Спрут. – Что же получается, четыре силача во взводе? Я, капрал Битум, Корик, а теперь и Курнос.
– Я был капралом, а не силачом, – сказал Битум. – И потом, я не бью, я их просто делаю.
Спрут фыркнул.
– Ну не знаю. Ты шел первым, совсем как все силачи, каких я знал.
– Я шел первым и спокойно стоял, сапер.
– Хорошо сказано, – согласился Спрут. – Значит, и я стоял правильно.
– Я вдруг поняла кое-что, – сказала Улыбка. – У нас больше нет сержанта, разве что ты, Битум. А в таком случае понадобится новый капрал, а поскольку мозги тут остались только у меня, значит, это буду я.
Битум поскреб седеющую бороду.
– Вообще-то я думал про Корабба.
– Для него нужен отдельный фургон с оружием!
– Я сохранил свой летерийский меч, – возразил Корабб. – На этот раз я ничего не терял.
– Давайте проголосуем.
– Давайте не будем, Улыбка, – сказал Битум. – Корабб Бхилан Тену’алас, отныне ты – капрал четвертого взвода. Поздравляю.
– Да он же еще почти зеленый рекрут! – Улыбка, нахмурившись, оглядела всех.
– Сливки всегда поднимаются, – сказал Спрут.
Корик оскалился на Улыбку.
– Живи теперь с этим, солдат.
– Я теперь капрал, – сказал Корабб. – Слыхал, Курнос? Я теперь капрал.
Тяжелый пехотинец поднял глаза от своей кружки.
– Слыхал что?
Потеря Флакона оглушила их; Спрут ясно читал это по их лицам. Первая потеря во взводе, по крайней мере на его памяти. Ну, среди тех, кто был с самого начала. Впрочем, потеряв всего одного солдата, они еще неплохо отделались. Некоторые взводы заплатили куда дороже. Некоторые? Да почти все.
Спрут, прислонившись к складкам свободной палатки, исподтишка наблюдал за остальными. Слушал их жалобы. Корик был просто раздавлен. Как бы ни был прежде крепок его хребет, позволявший держаться прямо, он сломался. Теперь Корик носил внутри цепи, сковывающие мозг, и, похоже, не скинет их никогда. Он испил из колодца страха и постоянно возвращался к нему.
Удар был ужасный, но Корик и прежде спотыкался. Спрут пытался понять, что осталось от прежнего воина. Племена привыкли преклонять колени перед худшими превратностями цивилизации; и даже умнейшие из самых умных часто не понимают, что убивает их.
Может, все как и у обычных людей, но, на взгляд Спрута, в чем-то более трагично.
Даже Улыбка постепенно отдалялась от Корика.
Она-то сама ничуть не изменилась, решил Спрут. Ни на йоту. Улыбка оставалась такой же сумасшедшей и кровожадной, как и прежде. Ножом она орудовала яростно, под мелькающим оружием ящериц. В тот день она повергла гигантов. И при всем при том из нее получился бы ужасный капрал.
А Битум есть Битум. Тот же, каким был и каким будет всегда. Получится настоящий сержант. Может, ему не хватает воображения, но этому взводу уже ни к чему всякие потрясения. И мы без колебаний пойдем за ним. Битум – неприступная стена; когда он надвинет шлем на лоб, его не сдвинет с места даже стадо разъяренных бхедеринов. Да, Битум, ты прекрасно справишься.
Корабб. Капрал Корабб. Идеально.
И еще Курнос. Сидит как пень, руки в волдырях. Потягивает пойло, сваренное Улыбкой, и кривая улыбка на побитом лице. Не морочь мне голову, Курнос. Я слишком давно в армии. Ты любишь тупить, как и все тяжи. Но я вижу, как сверкают глазки под веками.
«Слыхал что?» – миленько, но от меня не скроешь искорку в глазах. Ведь рад быть здесь? Хорошо. И я рад, что ты здесь.
А сам я что узнал? Ничего нового. Мы прорвались, но еще предстоит прорываться много раз. Тогда и спросите. Тогда и спросите.
Он увидел, что к ним подходит Скрипач. От скрипки остался только гриф, свисающий с плеча; перекрученные струны торчали как непослушные волосы. Рыжина в бороде почти исчезла. Ножны короткого меча пусты – клинок так и торчит в глазнице ящерицы. Голубые глаза смотрят спокойно, почти холодно.
– Сержант Битум, через полколокола выводи всех на место.
– Есть, капитан.
– С юга прибыли всадники. Изморцы, несколько хундрилов и другие. Много других.
Спрут нахмурился.
– Кто?
Скрипач пожал плечами.
– Переговорщики. Очень скоро все узнаем.
– Говорила же, что выживешь.
Хенар Вигульф улыбнулся ей со своей койки. Только улыбка вышла неуверенная.
– Я сделал так, как ты сказала, Лостара. Я смотрел.
Ее взгляд дрогнул.
– Кто ты? – спросил Хенар.
– Не спрашивай. Я читаю этот вопрос в каждом взгляде. Все смотрят на меня и молчат. – Она помедлила, глядя на свои руки. – Это был Танец Тени. – Она внезапно взглянула ему в глаза. – Это была не я. Я просто скользнула внутрь и, как и ты, только смотрела.
– Если не ты, то кто?
– Узел. Котильон, бог – покровитель убийц. – Она поморщилась. – Он управлял мной. Думаю, он и раньше проделывал подобное.
Глаза Хенара расширились.
– Бог…
– Яростный бог. Я… я никогда раньше не чувствовала такого гнева. Он прожигал меня насквозь. И полностью очистил. – Она расстегнула пояс, сняла нож в ножнах и положила на одеяло, укрывающее израненную грудь Хенара. – Тебе, любимый. Но будь осторожен, он очень-очень острый.
