– Да вряд ли. В конце концов, ты всегда любишь называть меня человеком скромных достижений.
– Не человеком. Богом. Что делает твои жалкие деяния еще более постыдными.
– Да, – согласно кивнул Сечул Лат. – Мне есть о чем сожалеть.
– Сожалеют только дураки, – сказал Эстранн и тут же, опровергая собственные слова, непроизвольно потянулся к зияющей глазнице; пальцы скользнули, щека дернулась.
Сечул Лат, пряча улыбку, отвернулся.
Кильмандарос по-прежнему сидела нахохлившись, почти сложившись пополам, под каплями крови отатаралового дракона. Когда она доходила до изнеможения, то восстанавливалась долго – бесконечно долго, по мнению Странника. Хуже того, она ведь не довела дело до конца. Подняв взгляд, Сечул Лат изучал дракона, Корабас. Она – единственный закон среди хаоса Элейнтов. Она отрицает их власть. Она – воля, ставшая свободной. Недостаточно пустить ей кровь. Она должна умереть.
И даже Кильмандарос не может этого сделать. С Корабас не сможет. По крайней мере сейчас, пока врата еще запечатаны. Корабас должна умереть, но сначала ее нужно освободить.
Против безумия таких противоречий я поставил на кон свою жизнь. Я пришел в сердце Хаоса, чтобы бросить вызов абсурдности существования. И для этого разорвался пополам.
Мое скромное достижение.
– Форкрул ассейлы, – пробормотал он, снова посмотрев на Эстранна. – Им нельзя позволить свершить то, что они задумали. Ты же и сам понимаешь. Ассейлы не преклоняют колени перед богами, даже перед Старшими.
– Их высокомерие безгранично, – сказал, оскалившись, Странник. – И мы этим воспользуемся, дорогой Кастет. Даже если они перережут глотки богам. Мы-то – другое дело.
– Думаю, чтобы положить этому конец, нам понадобится К’рул.
– Из нас всех он лучше понимает целесообразность, – согласился Эстранн.
Целесообразность?
– И Маэль. И Олар…
– У ведьмы свои планы, но у нее ничего не получится.
– Из-за подталкивания?
– Это будет несложно, – ответил Странник. – Подталкивание? Скорее легчайшее нажатие.
– Но не торопись с этим. Пусть она отвлекает внимание на себя – сколько возможно.
Странник снова коснулся глазницы. Ищет благословения? Вряд ли.
– А вот с Азатами, – сказал Сечул Лат, – вышло неожиданно. Ты сильно пострадал, Эстранн?
– Потерял больше достоинства, чем крови, – поморщился Странник. – Меня жестоко использовали.
– Похититель Жизни?
– Ах, Кастет, считаешь меня дураком? Бросить вызов ему? Нет. Кроме того, там были дети. Человеческие дети.
– Значит, легкая мишень.
Эстранн, видимо, уловил что-то в тоне Сечула, и его лицо потемнело.
– Даже не смей считать их невинными!
– Я и не считаю, – ответил Сечул, думая о собственном нечестивом отродье. – Но ведь это Пернатая Ведьма проглотила твой глаз, разве нет? И ты говоришь, что убил ее собственными руками. Тогда как же…
– Все из-за тупой игры Икария в Летерасе. Вот из-за чего я так и не нашел ее душу. Нет, грязная сучка отнесла мой глаз прямо ему. А он выплюнул оперяющиеся Пути и сделал из моего глаза финнэст для Азатов. Икарий остается единственной действительно непредсказуемой силой в этой схеме.
– А Тишь уверяет нас в обратном.
– Я ей не доверяю.
Наконец-то, друг, ты начинаешь мыслить здраво.
– Понятно, – сказал Сечул Лат.
Эстранн взглянул на Кильмандарос.
– Может, ее не кормить, например? Так выздоровление не пойдет быстрее?
– Нет. Рейк и остальные установили серьезные заклятия. Срывая их, она сама очень пострадала, и колдовством ее не вылечить. Оставь ее в покое.
Эстранн зашипел.
– И потом, – продолжил Сечул Лат, – еще не все на месте. Ты знаешь.
– Я слишком долго ждал. Я хочу, чтобы мы были готовы, когда настанет пора.
– Мы все хотим, Эстранн.
Единственный глаз Странника уставился на Сечула Лата.
– Тишь не единственная, кому я не доверяю.
– Будут прах и смерть, но останутся выжившие. Так всегда. Они поймут необходимость крови. Нам никто не бросит вызов, Эстранн.
– И все же вы хотели предать меня. Ты и Кильмандарос.
– Предать? Нет.
Мы тебя отпустили.
– А на мой взгляд, да. Как еще понимать?
– Ты не хочешь понять одного, старый друг, – сказал Сечул Лат. – Меня не волнуют чьи-то вызовы. Не волнует новый мир, возникающий на обломках старого. Мне нравится бродить по развалинам. Путать смертных, которые пытаются начать заново. – Он махнул рукой. – Пусть мир прозябает в своем диком невежестве – по крайней мере, прежде жизнь была проста. Я отвернулся от своих почитателей, потому что они мне надоели. Стали отвратительны. Я не хочу того, что было, Эстранн.
– А я хочу, Сеш.
– Ну и на здоровье.
– А что насчет твоих детей?
– А что с ними?
– Где ты видишь Опоннов в новом мире?
– Я их вообще нигде не вижу, – сказал Сечул Лат.
Эстранн резко вздохнул.
– Ты убьешь их?
– Сделанного не воротишь.
– Мне нравятся твои слова, Кастет. Даже полегчало.
Разве это была жизнь, дети мои? Вряд ли вы станете спорить. Тянуть и толкать – да, но в конце – после тысяч и тысяч лет этой жалкой игры – чего достигли? Чему научились? Хоть кто-нибудь?
Удача – жалкая сука, жестокий зверь. Она улыбается, но улыбка волчья. Чему научились? Только тому, что любые замыслы склоняются перед тем, чего никто не мог ожидать. Можно уклоняться и уворачиваться, но не вечно. В конце концов тебя ждет погибель.
Человек выскальзывает из петли. Цивилизация сходит с пути собственного высокомерия. Раз. Второй. Даже третий. Но если двадцатый? Пятидесятый? Триумфы недолговечны. Равновесия не было никогда.
В конце концов здравый смысл подсказывает, что толкать гораздо легче, чем тянуть.
– А что чувствует Кильмандарос, – спросил Эстранн, – по поводу убийства своих детей?
Сечул Лат посмотрел на мать, а потом снова взглянул на спутника.
– Ты совсем ничего не понимаешь, Эстранн? Она вообще ничего не чувствует.
Через мгновение одинокий глаз потупился.
Теперь, думаю, ты понял.
Что хочет ребенок, чего у тебя нет? Что есть у тебя, чего ребенок не хочет? Когда Бадаль утром проснулась, эти вопросы эхом носились у нее в голове. Голос был женский, а потом мужской. И в обоих звучало отчаяние.
