– На колени, – прошептала она. – Да. Все до единого. На колени.
Глава девятая
Я – мертвая добыча.
Было время, когда
Клыки мои глубоко впивались,
Тело ползло вперед,
Плоть голосила,
Лицо страха оставалось холодным
По велению инстинкта.
Было время, когда
Меня похитили чужаки,
И глаза, столь похожие на наши,
Вспыхнули огнем незнакомого
Потаенного ужаса
И мукой желаний,
Что нам неведомы.
Было время, когда
Лицо друга исказилось
У меня перед глазами,
И вся моя твердая вера
Хлынула прямо под ноги.
Я увидел мир заново,
И мир этот был жесток.
Было время, когда
Сородич обнажил свой клинок,
Чтобы отсечь священный закон
Алой ненавистью
И алой злобой.
Ужас навещает
Самое сердце дома.
Видишь ли ты этот путь?
Начало его средь теней,
Но мрачное расстояние
С неуклонностью сокращается.
Теперь я – мертвая добыча
Демона собственной души.
Искаженное лицо
Принадлежит мне.
Оно проклинает
Неудачи плоти,
Дух костенеет,
И я делаюсь добычей.
Мы нашли себе
Множество врагов
И пали добычей.
Все мы – добыча.
«Лики страха»
Рыбак кель Тат
Утратив в конце концов волю к сопротивлению, тело оседает наземь, дух же покидает его, дух улетает прочь, шелест его крыльев и есть последний вздох. Но так, он знал, бывает не всегда. В иных случаях дух, подвывая, выкарабкивается наружу, столь же обессилевший, что и покинутое им тело. Поскольку слишком долго провел внутри измученной плоти, слишком долго терпел жестокие ласки боли.
Копыта его коня глухо барабанили по земле, сухожилия же поскрипывали тем самым звуком, которое издает, проседая под твоим весом, старое фамильное кресло – на ум сразу приходит уютная комната, которую заполняет пьянящий запах воспоминаний, связанных между собой нитями любви и горя, радости и страдания. Вот только места для слез в нем уже не осталось, ни единого органа, что можно сжать в кулаке и ощутить, как меж пальцев струится влага. Ни единого жеста, чтобы напомнить себе, каким он был раньше.
Он нашел ее полуразложившееся тело скрючившимся у самого валуна. Волосы под наметенной ветром пылью все еще отблескивали рыжим. Лица было не разглядеть, провалы щек упирались в колени, словно бы в свой последний миг она присела, свернувшись калачиком, чтобы еще раз взглянуть на обрубки ступней.
Все успело зайти слишком далеко, сказал он себе. Похоже, она и добралась-то сюда механически, причем машина была сломанной и готовой рухнуть в любое мгновение: цепочка спотыкающихся шагов, словно заблудившийся слепец из последних сил ищет дорогу домой. Он спешился, подошел – сапоги болтались вокруг иссохших ступней – к ней поближе и медленно присел на валун, все это под скрипящий аккомпанемент сухожилий, костей и доспехов.
Дух с обломанными крыльями уковылял отсюда прочь и теперь сам вряд ли знает, где оказался. Разве есть еще надежда его отыскать? Он наклонился вперед, спрятал лицо в ладони и – как будто бы это до сих пор что-то значило – закрыл свой единственный глаз.
Кто я – уже неважно. Скрипучее кресло. Комнатка, заполненная горьким дымом очага. По потолочным балкам расселись вороны – что за безумная хозяйка им это позволила? Охотники прогрохотали мимо, и волчица больше не воет. Ей не до этого, не сейчас, когда нужно бежать. Бежать – о боги, бежать!
Она знает, что все напрасно. Знает, что ее загонят в угол, пронзят копьями. Она все знает про охоту и про смерть – в ее природе они имеют силу закона. Очевидно, то же самое верно и в отношении преследователей.
И женщина в кресле – у нее щиплет глаза, она уже мало что видит. Трубу не мешало бы прочистить, а самое главное – дикие звери мертвы, умерли навеки. Когда охота вновь прогрохочет мимо, их жертвы окажутся уже не четвероногими, но о двух ногах.
Так тому и быть.
Старуха, снюсь ли я тебе? Видишь ли ты во сне единственный глаз, вспыхнувший в ночи, чтобы бросить последний взгляд на диких зверей твоего лица, твоего мира? Нижние боги, меня того и гляди пополам разорвет. Чувство именно такое.
Триумфальный звук рогов. Зверь убит, его сердце прекратило свой бешеный бег.
Старуха в скрипучем кресле протягивает руку и выцарапывает себе один глаз. Он истекает кровью у нее на ладони, она тяжело дышит, пересиливая боль. Потом поднимает голову и смотрит единственным оставшимся глазом – прямо на него:
– Плакать способны даже слепые!
Он качает головой – не в знак отрицания, он просто ее не понимает.
Старуха швыряет глаз прямо в очаг:
– Туда, к зверям, к зверям, раз – и все. И все. Выпусти волка, что у тебя внутри, Призрак. Отправь его по следу, и рано или поздно ты ее отыщешь.
– Кто ты?
– Чуешь запах? Воск в пламени. Воск в пламени.
– Что это за место?
– Вот это? – Скрип кресла. Она тянется к другому глазу. – Здесь, Призрак, живет любовь. В забытой тобой Обители, в Обители, которую каждый из вас жаждет отыскать заново. Но это не единственное, что вы забыли. – Ногти впиваются в оставшийся глаз. – Где любовь – там и боль.
– Нет, – прошептал он, – не только. – Поднял голову, открыл глаз. Жалкая пустошь, валун, скрюченное тело. – Но она его в огонь бросила! – Воск. Воск в пламени.
Он уставился на тело перед собой, потом резко поднялся, подошел к своему мертвому коню и снял с седла кусок мешковины. Расстелил, вернулся к ней, осторожно приподнял из неуютного гнездышка уже начавшей зеленеть травы. Перенес на ткань, завернул и прочно завязал края, поднял сверток и перекинул через лошадиный круп позади седла – и наконец сам забрался верхом на так и не шелохнувшееся животное.
Ток взялся за поводья и закрыл свой единственный глаз.
Потом открыл другой.
Дневной свет вдруг исчез, его скрыла масса иссиня-черных туч, поднялась высоко вверх и растеклась по небу. Дикий порыв ветра согнул деревья, усеивающие гребень холма к северу, и мгновение спустя ринулся вниз по склону, к дороге. Лошадь испуганно дернулась в сторону, потом содрогнулась под ударом ветра, ей же пришлось скорчиться в седле, поскольку буря, казалось, чуть было не унесла ее с собой. Ударив лошадь пятками, она послала животное вперед.
