Логрос, однако, поднял руку и ткнул кривыми растопыренными пальцами в сторону Оноса.
– Некогда ты был нашим Первым Мечом, – объявил он. – Но когда мы вернемся в империю смертных, мы присягнем Дассему Ультору, поскольку он наследовал титул. Тебе же надлежит отречься от звания Первого Меча.
Онос Т’лэнн призадумался. Отречься от звания? Перерезать сети, разрубить узлы? Вновь обрести свободу?
– Логрос, он лишь смертный. Он сам не понимает, что совершил, приняв этот титул.
– Своей ему службой, – ответствовал Логрос, – т’лан имассы и его освятят…
– Вы что, собрались сделать его богом?
– Мы – воины, и наше благословение…
– Обречет его на вечное существование!
– Онос Т’лэнн, от тебя нам нет никакой пользы.
– Ты что, не понимаешь? – И он вспомнил, как тогда звучал его голос, в котором жаркий гнев смешался с ужасом от того, что Логрос хотел сделать… со смертным, с человеком, которому было суждено встретить собственную смерть, чего никогда не сделали мы сами, столь упорно избегая этого мгновения окончательного расчета, – Логрос, ведь Повелитель Смерти ударит по т’лан имассам, ударит через него. Худ заставит его заплатить. За наш грех, за наше отрицание… – Ты что, не понимаешь, – сказал он тогда, – что твое благословение есть проклятие? Вы сделаете из него бога печали и неудач, бога, чье лицо будет вечно искажено горем, залито слезами…
– Мы изгоняем тебя, Онос Т’лэнн.
– Я должен буду говорить об этом с Дассемом Ультором…
– Это ты не понимаешь. Уже слишком поздно.
Слишком поздно.
Адъюнкт Лорн полагала, что концом альянса человеческой империи с логросовыми т’лан имассами послужило убийство императора. Она ошибалась. Кровь, пролития которой следовало избегать, принадлежала не Келланведу, но Дассему Ультору. И пусть ни один из двоих по существу не умер, печать смертного поцелуя Худа был с тех пор вынужден нести лишь один. Лишь один предстал перед самим Худом и узнал от него об ужасном поступке Логроса.
Считалось, что Худ – его бог-покровитель. Что он присягнул Повелителю Смерти. И что Худ в ответ его предал. Ничего-то они не понимали. Дассем и его дочь были кинжалами в руках Худа, направленными на нас. Каково это – служить оружием бога?
Где ты сейчас, Логрос? Чувствуешь ли ты меня, мое жестокое перерождение? Мой наследник – избранное тобой дитя – отказался от своей роли. Самый звук его шагов обозначает сейчас приближение трагедии. Ты сделал его Богом Слез, а теперь, когда Худа больше нет, он, вероятно, охотится за следующим из тех, благодаря кому стал тем, кем стал. Трепещешь ли ты, Логрос? Дассем придет за тобой. Он придет.
Нет, внешний мир не был способен пробиться к Оносу Т’лэнну. Ни судорогой боли, ни горестной дрожью. Он не ведал гнева. Был безразличен к тому, как предавали его самого и всех тех, кого он любил, любил всем своим некогда смертным сердцем. Он не жаждал возмездия и не надеялся на спасение.
Я – Первый Меч. Я – оружие тех, у кого не осталось бога, и в день, когда я покину ножны, все ваши грезы обратятся в пыль. Логрос, болван, неужели ты думал, что вместе с т’лан имассами окажешься неподвластен смертному поцелую своего нового бога? Спроси Крона. Спроси Серебряную Лису. Взгляни на меня, на то, как Олар Этил пытается оторвать меня от Дассемова проклятия – и не может. Ты дал ему власть над нами всеми, и перед этими цепями бессилен любой заклинатель костей.
Мы идем туда, где будем уничтожены. Первый Меч разорван надвое, половина его – смертна и в ярости от того, чего лишилась, другая – бессмертна, и ярость ее лишь сильней. Радуйся, что Дассем меня не нашел. Радуйся, что он идет своим путем и что этот путь увел его далеко от места, где приму бой я.
А теперь я открою тебе тайну. Слушай и не говори, что не слышал. Оружие лишенных бога не нуждается в руке, которая бы его держала. Оружие лишенных бога само себя держит. Оно не знает страха. Не знает чувства вины, презирает воздаяние. Оно сочетает в себе все это и многое другое, нет в нем лишь одного: лжи. Оно не убивает во имя высших сил, не обещает искупления грехов. Не прячет жестокость под личиной страсти, которая могла бы оправдать и очистить.
И потому оружия страшнее, чем это, не существует.
Никто не мог к нему пробиться, он чувствовал, как кипящая сила исходит от него яркими волнами – и как содрогается под ними окружающий мир. Прятаться он больше не собирался. Обманные стратегии его отныне не интересовали.
Пускай враги его отыщут. Пускай получат то, чего заслуживают.
Разве так не лучше? Не правильней, чем распалять собственный гнев? Телланн вовсе не требует яростного пламени, окутывающего землю и пожирающего небо. Телланн способен скрываться в единственной искорке, в слабом отсвете, в самой глубине потухшего уголька. В терпении воина, не подвластного сомнениям, облаченного в чистейшую праведность.
А когда праведность эта вспыхнет ярчайшим огнем, испепелив всех, кто осмелился на нее посягнуть, – разве это не справедливо?
Улаг Тогтил согнулся под напором мыслей Первого Меча, этим обжигающим потоком ослепительного ужаса. Он чувствовал волны страдания, что вырываются наружу из воинов рядом с ним, извиваясь подобно новорожденным угрям в бурном водовороте гнева их вождя.
Он что же, готов их всех уничтожить? Когда Онос Т’лэнн найдет наконец то место, где ему предстоит встретить свой конец, что он увидит, обернувшись к своей армии, – лишь пепел? Последователей, сожженных дотла тем, что из него вырвалось? Или же оно нас лишь закалит? Откует из каждого оружие лишенных бога?
Мы почувствовали тебя, Олар Этил, и мы тоже отвергаем тебя и все, что ты обещаешь. Наше время истекло. Первый Меч это понимает. Ты же – нет.
Отстань от нас. Ты требуешь от этого мира слишком большой крови, а пролить ее ради нас означает лишь окончательное подтверждение этой трагедии, чудовищного проклятия, в которое обернулся смертный по имени Дассем Ультор.
Логрос, попадись ты мне сейчас, я пообрывал бы тебе конечности. Выкручивал бы тебе шею, пока не переломится. А череп твой похоронил бы в самой глубокой и мрачной из ям, чтобы все, что ты с той поры видел, – лишь вечное разложение.
Да, теперь мы понимаем Первого Меча.
Мы его понимаем, и это невыносимо.
Ристаль Эв изо всех сил пыталась дотянуться до Улага. Она нуждалась сейчас в его силе. Первый Меч пожирал сам себя, его мысли были одновременно разверстой зубастой пастью и окровавленным искусанным хвостом. Он неумолимо катился вперед, словно огненный змей. Поток увлекал за собой и остальных воинов, ослепших, едва держащихся на ногах в этом водовороте ужасающей мощи.
Улаг, умоляю – разве с оружием не покончено? Разве мечты о мире – лишь ложь?
Первый Меч – ты поклялся нас всех уничтожить, но чего мы этим добьемся? Будет ли это единственным, что мы завещаем тем, кто придет следом? Мы, символ бессмысленного сопротивления, – умрем. А короли будут все так же горделиво попирать землю, рабы – влачить свои цепи, охотники – преследовать, а их жертвы – умирать. Матери будут оплакивать мертвых детей – и ничего, кроме этого, ты, Первый Меч, нам не предложишь?
