– В самом деле? И кто же это так распорядился? Я требую немедленного ответа!
– Ваша супруга, государь, королева.
– Да что ж эта баба вечно не в свое дело лезет… И не нужно так на меня смотреть, любимая, – я это про твою официальную деятельность. Королеву я ругать могу, и в то же время моя любовь к своей прекрасной жене все так же сияет, не подверженная порче…
– Чего, муж мой, к сожалению нельзя сказать о той несчастной девушке.
– Я и ее не портил – ни единого раза!
– Тегол, да ты хоть саму ту картину-то видел, будь она проклята?
– Лишь однажды, дорогая, поскольку ты сразу же сожгла единственную копию. А художник – кстати, когда ты вот так грозишь пальцем, тебе это очень идет – с той самой поры не выходит из депрессии…
– Скорее от испуга никак не отделается, – заметил Бугг.
– Тегол, давай вернемся к этому твоему имперскому штандарту…
– Только не начинай заново, Брис. Я думал, мы с этим уже закончили. Он очень мил и весьма уместен…
– Вот только вокруг него никого не сплотить!
– Брис, если армию нужно срочно сплачивать вокруг штандарта, дела у нее в этот момент, надо полагать, совсем плохи. Где ж ей тогда и укрыться, если не под королевской кроватью?
– Вместе с прочими курами, – добавил Бугг. – Очень мудро, государь.
– Обождите, – вмешалась королева. – Когда ты говорил о «единственной копии», это что имелось в виду?
– Брис! Срочно сплачиваемся!
Истекая по`том под ярким солнцем, королевский брат фыркнул – как же он, однако, скучал сейчас по тем временам. Безалаберный двор короля Тегола так от него далеко! Он снова сощурился на штандарт – и улыбнулся.
К нему подъехала Араникт, натянула поводья.
– Принц, я рада видеть, что вы улыбаетесь. Что вас так развеселило?
– Ничего, атри-седа. Я хотел сказать – ничего важного. Нас догнали к’чейн че’малли – все-таки разношерстный у нас вышел альянс, не думаете? Впрочем, не обращайте внимания. Мы едем вместе – я намерен официально познакомиться со своим новым начальством.
Женщина нахмурилась.
– Разве это не парочка обычных морпехов? Титуловать можно кого угодно, это еще не повод, чтобы они ожидали подчинения от принца, не говоря уже о королеве Болкандо.
– Геслер и Ураган – отнюдь не обычные малазанские морпехи, Араникт. И я это сейчас не про их новые титулы говорю.
– Кажется, я с ними незнакома.
– Буду рад вас представить друг другу, если не возражаете.
Знаменосец отъехал на двадцать шагов вперед, они следовали за ним бок о бок, копыта лошадей стучали глухо, словно под ними была пустота.
– Брис, ты слышишь?
– Мы едем сейчас по дну древнего озера, – сказал он. – Нередко бывает так, что озеро не исчезает, просто уходит под землю, что, я думаю, некогда здесь и случилось. Но теперь…
– Вода ушла совсем.
– Да. Ушла.
– А мы не провалимся?
Он лишь пожал плечами.
– Значит, положиться нельзя уже ни на что.
– Прости меня, Араникт. Я последнее время совсем про тебя забыл.
– Да, совсем.
За спинами у них разворачивался эскорт – тридцать синецветских копейщиков в идеальном строю. Брис подумал о том солдате, которого лишился – во имя любви, и это не пустые слова. Хенар Вигульф был сейчас с Охотниками за костями. И даже если окажется, что я послал его на смерть… не думаю, что он меня за это проклянет.
– Я не очень умею справляться с горем, Араникт. Когда умерли родители, думается, если бы не Тегол с Халлом, я бы этого не пережил. Куру Кван как-то сказал мне, что горе – оно не про тех, кто ушел, но про тех, кто остался. В нашей жизни словно бы зияют открытые раны, и они никогда не зарастают полностью, сколько бы лет ни миновало.
– Так значит, ты горюешь – по адъюнкту и Охотникам?
– Странно, да? Эта женщина… к ней трудно испытывать приязнь. Проявления человечности она считает слабостью, разновидностью капитуляции. Обязанности поглощают ее целиком, поскольку ничего иного она себе попросту не позволяет.
– Я слышала, – сказала Араникт, – что у нее была возлюбленная. Которая умерла, спасая Тавор жизнь.
– Только представь себе, какая рана от этого осталась.
– Брис, никто не стремится к тому, чтобы не нравиться. Но раз уж иначе нельзя, можно добиваться чего-то еще. Например, уважения. Или даже страха. Но варианты постепенно исчезают, незаметно для тебя самой, остается совсем немного, и тогда понимаешь – ты именно то, что ты есть.
Брис поразмыслил над ее словами, потом вздохнул.
– Нужно было сделать усилие, чтобы она мне понравилась. Найти в ней что-то – помимо ее компетентности, помимо даже этого ее упрямства. Что-то такое…
– Брис, о чем именно ты сейчас горюешь? О том, что не сумел отыскать в Тавор причин, ради которых тебе стоило бы за ней последовать?
Он кашлянул.
– Нужно было давно с тобой все это обсудить.
– Ты был слишком занят – тем, что молчал.
– Я держался с ней рядом – пока это еще было возможно. Словно умирающий от жажды путник – была ли она моим спасением? Или всего лишь миражом? – Он покачал головой.
– Но мы ведь не повернем назад?
– Нет.
– Мы пойдем до конца.
– Да, и поэтому мне нужно скрывать свою неуверенность – от собственных командиров, от солдат…
– Но только не от меня, Брис.
Он повернулся, чтобы взглянуть ей в лицо, и поразился, увидев на ее пыльных щеках полосы от слез.
– Араникт?
– Не обращай внимания, – ответила она, словно сердясь на себя саму. – Брис, хочешь ли ты сделаться таким же, как она? Чтобы твои обязанности целиком тебя поглотили?
– Конечно же, нет!
– А за то время, что мы шли вместе с Охотниками, что адъюнкт тебе дала?
– Не то чтобы много…
– Ничего, – отрезала она. – Ничего, кроме молчания. Всякий раз, когда тебе требовалось что-то еще, она отвечала молчанием. Брис, ты уже не первый день почти ни с кем не разговариваешь. Не надо принимать на себя чужие раны. Не надо.
Устыдившись, он перевел взгляд вперед. Вдалеке сквозь дымку темнели пятна легионов, а небольшая группа, в которой были как ящеры, так и люди, сейчас сближалась с ними.
Когда Хранитель Имен явился за мной, море стекало с него подобно слезам. Но я этого не видел. Я был мертв. Видения нашли меня только после того, как я возродился. Я вижу несчастного Рулада Сэнгара, который лежит, раненый и обездвиженный, на окровавленном полу, взывая к своим братьям. Вижу, как братья от него отворачиваются. Вижу собственное тело, осевшее у подножия престола. И своего короля, в мертвой неподвижности застывшего на троне.
