И вдруг, без предупреждения и без перехода, завопила:
— Негодяи, болваны, что же вы сделали?! Мои меха, мои прекрасные меха! Они испорчены! Они испачканы! Оплатите химчистку, или за себя не отвечаю!
Ее маленькие лапки трагично, как павшего в бою родственника, сжимали хвост, намазанный вареньем, на морде был запечатлен невероятной глубины трагизм.
Но на беличьи завывания никто внимания не обратил. Главным образом оттого, что ее слова воскресили в памяти Изабеллы ее вчерашние слезы, и она готова была разрыдаться снова.
— Сердца у тебя нет! — выкрикнул Люк, ткнув пальцем в беличью грудь и глядя, как дрожат губы Изабеллы. — Ну, зачем напомнила? Смотри — она сейчас расплачется. Что ж это за настроение для именинницы!
Белка изумленно глянула на Изабеллу, нахохлившуюся под одеялом, и нижняя беличья губка горько затряслась.
Кто-то иной был центром внимания, не она; чьи-то чужие переживания были важнее, не ее. И этого эгоистичный зверь перенести не мог.
— Да я же как лучше хотела, — горько и отчаянно прошептала она, трагично ударив себя лапкой в грудь. — Я же не для себя старалась!
Ее маленькие опухшие глазки тотчас наполнились слезами, белка деловито уселась на зад, деловито прокашлялась в кулачок, расправила усы, растопырила задние лапы и заревела.
— А-а-а-а-а! — самозабвенно и громко орала она, сложив передние лапы на выпуклом животике и раскрыв зубастую пасть.
Люк, мельком глянув на нее, ухватил с тарелки с салатом крохотную сладкую помидорку черри и воткнул ее в разверзнутую беличью пасть.
— Ом-ном-ном! — продолжала причитать белка. Ни единой слезы не выкатилось из ее крепко зажмуренных глаз, на морде выписалась неземное блаженство, но плач ее был горький и безутешный.
Стало совсем немного тише, искусственные рыдания прерывались смачным чавканьем. Но так было гораздо лучше.
— Только не реви! — сказал Люк, привлекая к себе Изабеллу, обнимая ее и поглаживая по голове. — Это ведь такая мелочь! Зато ты вчера славно повеселилась с гномами, фейерверки, что они пускали, наверное, были видна на весь лес, а такое запомнится надолго и дорогого стоит!
Изабелла шмыгнула носом, припала на широкую грудь Люка — в конце концов, для того эта грудь и была создана! — и обхватила его руками за шею, выплакивая свое горе.
Нет, конечно, все было не так уж ужасно.
Разумеется, она получила подарки.
От отца чудесного охотничьего щенка, который в данный момент наверняка сладко спал в корзинке дома.
От мачехи — подборку гламурных журналов: «Желанная невеста средневековья: современно, модно, престижно», «Как вскружить голову принцу?», «Брак с аристократом: все «за» и «против» и красивую коробку с очередным ненавистным платьем.
Мачеха была женщиной молодящейся, эффектной, любила атлас и яркие цвета. Даже не заглядывая в коробку, можно было угадать, что подарок ее ярко-лимонного цвета, или же изумрудно-зеленого, по последнему писку моды.
Если б это платье надела сама мачеха, мадам Юфимия, оно было бы ей к лицу. Изабелла же ощущала себя в нем словно попугай.
Сестры, Анна и Тереза, презентовали ей прелестную шкатулочку с кучей дамских милых вещичек. Пудры, духи в хрустальных пузырьках, помады и румяна.
И если в доброту мадам Юфимии можно было поверить, она действительно поступала всякий раз из добрых побуждений, то сводные сестры расщедрились потому, что для своей прогулочной коляски они выпросили у отца и матери лошадь, на которую Изабелла здорово рассчитывала.
Горячий вороной скакун с неутомимыми длинными ногами и огненными ноздрями. Усмирить его было целой историей. Он бил копытами, храпел, косил дикими глазами, прежде чем покориться.
Изабелла мечтала, как оседлает его, как промчится по подлеску, по сухой, прошлогодней листве, как будет преследовать верхом дичь…
Но Анна и Тереза, известные модницы, хотели его себе. Вот позарез им хотелось запрячь этого жеребца в свою коляску, на которой они планировали отправиться на ежегодный бал невест в королевский дворец!
Поэтому они ныли, рыдали, скулили, отказывались от обедов и завтраков, и в конце концов вынесли мозг и матери, и отчиму, отцу Изабеллы. И тем пришлось уступить.
Так что вожделенного скакуна Изабелла обнаружила пахнущего духами, с коротко постриженным хвостом и аккуратной челочкой, с бантиками всюду, где их только возможно прицепить.
Похоже, и сам конь был шокирован количеством розовых рюшечек на себе, а потому стоял тихо-тихо, изредка собирая глаза в кучу, чтобы оценить свою новую стрижку.
Довольные сестры, запершись, хихикали у себя в комнате.
— Ты себе не представляешь, — горько хлюпала носом девушка, рисуя пальцем на его груди таинственные загогулины, — как это горько, когда не получаешь того, что так хотелось!
— Жизнь ужасно несправедлива, — заметил Люк. — Ты думаешь, мне всегда удается получить то, что хочется? Вовсе нет!
— Тебе хоть журналы не дарят "Невеста аристократа", — пробубнила Изабелла.
— А чем плох журнал, — усмехнулся Люк. — По-моему, все девушки хотят замуж. И, желательно, удачно.
— А я не хочу, — прогудеда Изабелла, доверчиво прижимаясь мокрой щекой к Люку.
— Что, совсем? — усмехнулся Люк.
— Ах, что ты понимаешь! — всхлипнула Изабелла. — Ты, конечно, садовник, и работа у тебя, наверное, тяжелая, но тебя никто не пытается продать завидной невесте, как породистую корову, подороже. А меня вечно сватают за каких-то невнятных мальчиков с розовыми щечками, с кудрявыми чубчиками и в узких штанишках по последней моде… С ними и поговорить не о чем. Они меня боятся, словно я бешеный волк. То краснеют, то бледнеют, а потом заводят разговор о погоде.
— Это наверняка приличные молодые люди, с серьезными намерениями. Они пытаются завести вежливый разговор, чтоб не ударить в грязь лицом.
— Думаешь, сесть нарядной задницей в лужу лучше? — мрачно произнесла Изабелла. — А теперь еще и это. Осталась я без подарка.
И она снова захныкала.
— Ну, что ты, — ворковал добрый Люк, отчего-то нервно вздрагивая. Голос его охрип, рука, обнимающая Изабеллу за плечи, сжалась крепче. — Подумаешь, подарки! Хочешь, я тебе подарю!..
Что садовник может подарить разбойнице, осталось тайной, потому что одеяло как-то неожиданно скатилось с девушки и Изабелла ощутила ладонь Люка на своей заднице.
На своей абсолютно голой заднице.
А еще, увлеченная своими переживаниями, она, оказывается, водила пальцем Люку по острому и жесткому соску, катая его, как горошинку, подушечкой пальца.
И, в довершение всех бед, под нарядными орешками на фартуке у Люка обнаружилась какая-то жесткая продолговатая опухоль.
А сам Люк дышал тяжело и шумно, осторожно стискивая свою руку на ягодицы обомлевшей Изабеллы.
