Он начал писать «Этюд в багровых тонах» в марте, а закончил в апреле 1886 года. Рассказ сразу же был отправлен Джеймсу Пейну, чтобы выяснить, нельзя ли его печатать в журнале по частям еще до того, как будет издана книга.
Хотя «Гердлстон» был дважды отвергнут и отправлен в третий раз, автор не слишком об этом беспокоился. Свои самые большие надежды он связывал с «Этюдом», потому как знал, что написал его настолько хорошо, насколько только мог. Он обнаружил в себе любопытную способность (о существовании которой, впрочем, можно было подозревать со студенческих дней) отделять себя мысленным занавесом от остального мира; вызывая искусственное состояние ума, становиться персонажем, о котором писал. В начале мая Джеймс Пейн ответил ему, и он склонился над каракулями, которые едва было возможно разобрать.
«Я держу ваш рассказ неоправданно долго, — писал Пейн, — но он так меня заинтересовал, что хотелось закончить. Это превосходно». Потом шло совершенно не поддающееся расшифровке короткое предложение, в котором можно было разобрать лишь зловещие слова «шиллинг, ужасно». «Не хотелось бы, чтобы они издавали книги за такие деньги. Он слишком длинен — и слишком короток — для «Корнхилл мэгэзин».
Тут он почувствовал болезненный вкус разочарования, хотя, в конце концов, это лишь означало, что «Этюд» был слишком длинным для публикации в одном номере и слишком коротким — для серии. Он получил высокую похвалу Джеймса Пейна. Трудностей с нахождением издателя книги быть не должно. Настроение его снова поднялось после того, как он отправил рукопись в издательство «Эрроусмит» в Бристоле. На его день рождения, на который мама Хокинс подарила ему перчатки для игры в крикет, а Туи — вышитые домашние тапочки, он коротал время над рассказом «Врач из Гастер-Фелла».
Тем временем внешний мир сотрясали великие политические события. Господин Гладстон, избранный премьер-министром в третий раз, внес законопроект о введении самоуправления (гомруля) в Ирландии. Этот законопроект был провален. Во всей стране, вставшей перед лицом вторых всеобщих выборов за семь месяцев, закипели страсти. Эти страсти не успокаивались на протяжении всех 80-х годов и подогревались организацией Храбрые фении Ирландии. Если Лотти в Португалии услышала звук взорвавшегося динамита, то лондонцам пришлось узнать это от фениев гораздо ближе.
Они заложили взрывчатку в туалете Скотленд-Ярда, в результате чего рухнула стена. Никто не пострадал, поскольку, как выяснилось, в здании в тот момент никого не было. Если не брать в расчет их фиаско, когда полиция обнаружила шестнадцать брикетов динамита под Колонной Нельсона, менее мощные взрывы прогремели в редакции газеты «Таймс», в крепости Тауэр, на вокзале Виктория и даже в палате общин.
В политике Конан Дойл был либерал-юнионистом, то есть, по словам Гладстона, «инакомыслящим либералом», который не одобрял введения самоуправления для Ирландии. Не кажется ли парадоксом то, что этот человек, ирландец по происхождению с обеих сторон, должен был стать сильным символом всего, что было традиционно английским? Парадокса не было. Просто он считал Ирландию частью Англии (или, если хотите, Британии), в том же смысле, в котором была Шотландия. Слышать, как ирландцы с копьями бьются за свободу, было так же нелепо, как представить себе шотландских повстанцев, точащих сабли на эдинбургском Грассмаркете.
«Ирландия, — отмечал он в своей записной книжке, — это огромный нарыв, который будет продолжать нагноение, пока не прорвется». В возбужденной атмосфере Портсмута накануне выборов он был втянут в рассуждения на эту тему. На большом митинге либерал-юнионистов в Амфитеатре было запланировано выступление главы партии генерал-майора сэра Уильяма Кроссмана; сэр Уильям запаздывал. Его моментально заменили доктором Конан Дойлом. Не было бы преувеличением сказать, что он окаменел. Он избавился от прежней своей нервозности, когда выступал в Литературном и научном обществе с докладом о северных морях. Но. это было совсем другое. Тащиться одному к столу ораторов через сцену, которая казалась размером с акр, выступать перед тремя тысячами людей без каких-либо бумажек и записей — от этого его лицо еще жарче запылало под огнями рамп. Тем не менее, не имея никакой ясной идеи о том, что он будет говорить, он разошелся и в течение двадцати пяти минут обрушивал на аудиторию поток риторики, заставив всех с восторженными возгласами вскочить на ноги.
«Англия и Ирландия, — с изумлением прочитал он потом о том, что говорил он, — обвенчаны друг с другом, — море — их сапфировое обручальное кольцо, а то, что Бог соединил, разъединить'никто из людей не может». Но редко его вера в государственных деятелей была сильной. Когда много времени спустя он сидел за ленчем с тем же самым сэром Уильямом Кроссманом; он признался, что в его голове созрела весьма прискорбная пародия:
«Ты старик, дядя Уильям, — заметил юнец, —
Пьешь сверх чая немало иного…
Но представь на мгновенье, что ты наш глава, —
Что же ждать от всего остального?»
Либералы господина Гладстона потерпели поражение на всеобщих выборах; волнения несколько улеглись. В июле состоялся большой смотр военно-морских сил: маневры бронированных кораблей с флагами у Спитхеда, подражательная торпедная атака. Он с Туи поехал смотреть парад на яхте майора Колуэлла; но весь день лил дождь, а Туи плакала. Также в июле «Этюд в багровых тонах» был возвращен непрочитанным из издательства «Эрроусмит».
На этот раз он пришел в уныние. Отправил рукопись в издательство «Фред Уорн энд К0», но там ее также отвергли. «Мой бедный «Этюд», — жаловался он Мадам, — ни разу никем, кроме Пейна, не был прочитан. Поистине литература — это раковина, которую трудно открыть. Но со временем все образуется». И он послал книгу в издательство «Господа Уорд, Лок энд К0».
Главный редактор издательства профессор Г. Т. Беттани дал книгу для ее оценки своей жене. Сама писательница, госпожа Беттани высказалась о ней восторженно: «Этот человек — прирожденный романист! Книга будет иметь огромный успех!» Однако бизнесмены, стоявшие во главе фирмы, разделяли они мнение госпожи Беттани или нет, не хотели ошибиться и быть безрассудными и потому связались с автором.
В этом году они не могут напечатать «Этюд в багровых тонах», писали они, поскольку рынок наводнен дешевой беллетристикой. Если он не возражает против того, чтобы подождать еще год, они заплатят ему за авторское право 25 фунтов стерлингов. Это означало полную продажу с этого времени всех прав на книгу.
Даже доктору из Саутси такие условия показались довольно жесткими, и он предложил, чтобы ему платили авторский гонорар с каждого проданного экземпляра. Ответ был язвительным.
«В ответ на ваше вчерашнее письмо, — писали ему 2 ноября, — с сожалением сообщаем, что не сможем позволить вам удерживать проценты с продаж вашей книги, поскольку это может привести к некоторой путанице. Рассказ вместе с некоторыми другими может быть включен в один из наших ежегодников. Поэтому мы будем придерживаться нашего предложения о выплате 25 фунтов стерлингов за полное авторское право».
Автор согласился, так как казалось, что ничего другого сделать нельзя. По крайней мере, книга будет напечатана, хотя «ежегодник» выглядел неважно. В случае удачи его имя, прочитав роман, узнает публика, даже если он не получит за него больше ни пенса. В новом 1887 году он увлекся совершенно новым делом — изучением парапсихологии.
