Можно с уверенностью заключить, что Киплинг вообще не любил гольф; никакой истинный любитель гольфа никогда не заставил бы героя своего рассказа отзываться о нем так, как он это делает в «Домашнем враче». Но гость, хотя он был далеко не экспертом, преподал ему на замерзшем пастбище несколько уроков, пока на них глазели соседи. Киплинг декламировал свой только что написанный «Гимн Макэндрю»: как и во многих других работах этого искусного мастера, романтика там воспевается под прикрытием и в литературном стиле тщательно сбалансированной структуры. Они расстались добрыми друзьями, а Конан Дойл сделал одно замечание, которое он после повторил Хорнангу: «Ради Бога, давайте прекратим эти разговоры о плеваках».
Он должен был уезжать в Англию 8 декабря. Майор Понд со слезами, поблескивающими под большими очками, за которым стояли и эмоции из сферы финансов, умолял его остаться. «Если бы он не пообещал больной жене провести Рождество дома, — сокрушался он позже в печати, — он мог бы провести здесь весь сезон и вернуться домой с небольшим состоянием в долларах». Хотя майор и не считал его блестящим оратором, он писал: «Есть в нем что-то такое, что очаровывает каждого, с кем он встречается. Если бы он вернулся еще дней на сто, я заплатил бы ему больше, чем любой известный мне англичанин».
Как раз накануне отъезда из Нью-Йорка Конан Дойл узнал о смерти на Самоа Роберта Льюиса Стивенсона. Хотя он никогда не встречался со Стивенсоном, он был потрясен печальным известием, как будто это была его личная утрата. Потому что Стивенсон, которым он так давно восхищался, был и его почитателем; на протяжении нескольких лет они вели между собой переписку. Доблестный инвалид умер; великий рассказчик больше ничего не расскажет. Да, инвалид! Как и Туи…
Еще раз просипел пароходный гудок. «Этрурия» обогнула статую Свободы. После возбуждения наступила реакция: он чувствовал себя измученным и подавленным. Но в Лондоне, а потом и в Давосе Артур узнал, что состояние Туи продолжает улучшаться. Вернувшись в конце года на альпийские высоты, он с новым рвением принялся за описание подвигов одного героя, которому суждено было навсегда стать личностью, вызывающей восхищение.
Короче, речь шла о подвигах бригадира Жерара.
Глава 8
ИЗГНАНИЕ
Ночь была хоть выколи глаз. На балконе, нависшем над Дунаем, наш герой стоял с императором Наполеоном и маршалом Ланне. За рекой шириной в лигу
[6], вздувшейся от бурлящих потоков, светились костры австрийских бивуаков. Сквозь шторм и ветер кому-то надо было переправиться через реку и привезти пленного, чтобы выяснить, там ли находится труп генерала Хиллера.
Даже наш герой (пожалуйста, громче музыку!) чувствует, как по коже пробегают мурашки. Даже Наполеон не отдает команду — он просто выражает пожелание. Но грудь нашего героя распирают благородная гордость и жажда славы. Он думает о том, что из 150-тысячной армии храбрых воинов, включая двадцать пять тысяч солдат императорской гвардии, он один был выбран для того, чтобы совершить вылазку, требовавшую не меньше интеллекта, чем смелости.
«Я пойду, сир! — не колеблясь вскричал я. — Я пойду; а если я погибну, оставляю свою мать на попечение вашего величества». Император потрепал меня по плечу, выражая удовлетворение».
Читателя можно простить, если он ошибется. Он вполне может приписать эти чувства нашему жизнерадостному другу Этьену Жерару, полковнику гусар Конфлана, любимцу женщин, самому искусному бойцу из шести бригад легкой кавалерии, человеку на удивление смешному и в то же время героическому.
Но это не Жерар. И это вовсе не беллетристика. Приведенные слова и обстоятельства взяты из реальных мемуаров генерала барона де Марбо, который во время описанного эпизода был капитаном наполеоновской армии. Кстати будет сказать, что Марбо переправился через реку, что он привез не одного, а троих пленных и что Наполеон опять похлопал его по плечу и произвел в майоры. Это — одно из не самых опасных приключений в книге, о которой есть искушение отозваться как о наборе лирических вымыслов, если бы современники Марбо не подтверждали, что он говорит правду. Если бы мы даже не верили, что Марбо действительно делал все то, о чем он рассказывает, достаточно уже одной его личности.
Потому что слишком многие сторонники Наполеона, некогда самые грозные недруги всех ополчившихся против императора, действительно думали, действовали и говорили в такой высокой манере. Это было непостижимо по другую сторону Ла-Манша. В этом и заключаются некоторые из самых замечательных качеств рассказов о бригадире Жераре. Когда Конан Дойл избрал Марбо прототипом своего бригадира, внеся в собственных целях некоторые изменения, немало комичных ситуаций возникает из-за того, что живость характера бригадира противопоставляется его неуверенному и тяжелому английскому языку. Читая солдатские воспоминания, автор многозначительно подчеркивал, что он был удивлен тем, что многие из этих хвастунов «были людьми, чьи действия вызывают в памяти сам дух рыцарства. Лучшего рыцаря, чем Марбо, найти трудно».
И это правда. Если взглянуть на поступки бригадира Жерара, не обращая внимания на манеру, в которой рассказывает о них, он предстает паладином в одном ряду с Дюгескленом. Его наивное хвастовство, самодовольство, твердая убежденность в том, что в него влюблена каждая женщина, веселят читателей. Его добрая и безмятежная натура проявляется во всем. Он завивает бакенбарды, закручивает усы в стиле Маренго и предстает со страниц книги как живой.
«Вряд ли вы об этом помните, но Наполеон сам говорил, что считает меня самым отважным человеком в армии. Правда, он несколько испортил свое высказывание, утверждая, будто я бестолков. Но не станем обращать на это внимания. Было бы нехорошо говорить о слабых моментах в жизни великого человека».
В таком духе высказывается бригадир, и не только в самих рассказах, но и со страниц записных книжек о нем Конан Дойла. Записные книжки дают возможность взглянуть на некоторых людей из окружения Наполеона: на Мюрата «с саблей в ножнах и тростью в руке», бывалых солдат, несущих в шапках из медвежьей шкуры по две бутылки вина и от усталости использующих для опоры мушкеты, на «бледное лицо и холодную улыбку» Бонапарта. Упоминается один ненаписанный (или, по крайней мере, неопубликованный) рассказ: «О бригадире, получившем шантажирующее письмо для Жозефины».
«На протяжении трех лет, — пишет автор в другом месте, — я жил в литературе о Наполеоне в некоторой надежде на то, что, вновь и вновь погружаясь в нее, смогу написать сколько-нибудь достойную книгу, в которой донесу до читателя все очарование той удивительной эпохи. Но амбиции были выше моих возможностей… И поэтому после долгих откладываний результатом всей моей большой подготовки стала небольшая книжонка солдатских рассказов».
Нет, так не годится. «Небольшая книжка» — это критическая и вводящая в заблуждение оценка. На самом же деле «Подвиги бригадира Жерара» и написанная позднее серия «Приключения Жерара» составляют самую яркую картину из всего написанного им о кампаниях Наполеона. Причина этого: он видел все глазами француза.
