«Такое обращение, — заметил корреспондент «Глазго ивнинг ньюс», — доктор воспринимает добродушно».
Он говорил с неизменной широкой улыбкой на лице, с левой рукой в кармане брюк и жестикулировал правой. «Несмотря на то что он говорит быстро, каждое слово понятно; хотя. в его речах нет страстности и огня, он постепенно доводит аудиторию до такого состояния, что она взрывается громовыми аплодисментами». С самого начала он избегал текущих политических проблем — налогов на аренду земли, права жителей округа разрешать или запрещать продажу спиртных напитков, избирательных прав женщин, считая, что они не представляют большой важности. «Есть одна проблема, которая заслоняет все остальные настолько, что именно на ней должны быть сосредоточены выборы, — чеканил он снова и снова. — Это проблема южноафриканской войны. {Аплодисменты.) До тех пор, пока эта проблема не решена, отдавать голос тому или иному социальному вопросу — это все равно что наводить порядок в гостиной, когда горит дом». {Аплодисменты.)
Эдинбургская газета «Скоттсмен», которая поначалу испытывала сомнения в отношении кандидата-литератора, после двух его выступлений была приведена в лирический восторг. В целом же прессу озадачивало то, что этот новичок так мастерски владеет аудиторией.
«Господин Шерлок Холмс! Что вы скажете о проблеме прав жителей запрещать или разрешать продажу спиртных напитков?»
«Я согласен, что над питейными заведениями должен существовать какой-то контроль. Но если вы ликвидируете такое заведение, вы должны заплатить его владельцу компенсацию за потерю бизнеса».
Голоса шотландцев: «Компенсацию?»
«Конечно! Владельцу питейного заведения тоже надо на что-то жить».
«Господин Шерлок Холмс! Не верите ли вы в трезвенность?»
«Да, воздержание — это хорошо. Но честность лучше!» На медеплавильном заводе Лэйдлоу он встретил кандидата оппозиции, зажиточного, но бесцветного издателя Джорджа Маккензи Брауна из фирмы «Нельсон энд Санз».
«Я не могу говорить шутками, подобно моему сопернику», — пожаловался господин Браун. Писатель и издатель пожали друг другу руки, и оба выступили перед рабочими со страстными речами. Потом его поторопили (это сделал знающий свое дело председатель его предвыборной кампании Роберт Крэнстон) на митинг пожарников. Сила личности Конан Дойла достигла и других округов Эдинбурга; она эхом раскатилась по всей Шотландии и вышла за ее пределы. Во время выступления в Восточном Файфе его подковырнул господин Эскит. В ответ на его вопрос: «Кто будет платить за эту войну?» — он сказал, что она может быть оплачена за счет налогов на добычу золота, на железные дороги, налогообложения буров; это вызвало ярость газеты «Лидс меркьюри».
«Доктор Конан Дойл, по-видимому, не знает, что мы уже платим подоходный налог в размере шиллинг с одного фунта, чтобы оплачивать стоимость этой войны, что с этой же целью введены дополнительные пошлины на чай, табак, пиво и крепкие напитки».
Тем не менее, к беспокойству радикалов, этот пришелец завоевывал голоса.
И даже более того. «Мы тебя целиком поддерживаем», — кричали не из одной рабочей группы. Он им нравился, вот и все. Еще важнее то, что они считали его человеком честным и чувствовали, что могли доверять ему. С приближением дня голосования предвыборная лихорадка доходила до безумия. Каждый вечер до гостиницы «Олд Уэйверли», откуда он строчил записки Мадам, его провожали толпы сторонников; улица Принс-стрит была блокирована, а они не расходились до тех пор, пока кандидат осипшим голосом не пожелал им доброй ночи.
Его первоначальные сомнения в исходе выборов («Буду яростно бороться, но сомневаюсь, что смогу сделать достаточно для победы») сменились горячей уверенностью. «Я намерен добиться победы», — говорил он своим аудиториям, и был искренен. Он завоевал на свою сторону ирландский квартал в Каугейте, хотя продолжал отказываться голосовать за гомруль (местное самоуправление). Во время одного из последних митингов, проходившего в Литературном институте, на трибуну поднялся седовласый доктор Джозеф Белл, который заверил, что его бывший ученик будет одним из лучших членов парламента, если он будет хотя бы наполовину так же хорошо работать, как работал в Эдинбургской королевской лечебнице.
В ночь на день выборов он не мог заснуть. По трезвым оценкам, у него были намного лучшие шансы, чем равные. Но наутро он уже считал по-другому.
Ночью поработали люди, наделенные политической изобретательностью. Вокруг трех избирательных участков Центрального округа были расклеены три сотни плакатов, напечатанные броскими черными буквами и подписанные некоей «Организацией города Данфермлина в защиту протестантов».
Доктор Конан Дойл, гласили эти плакаты, был участником папского сговора, иезуитским эмиссаром, ниспровергателем протестантской веры. От рождения он римский католик, может ли он отрицать это? Он получил образование у иезуитов, может ли он отрицать это? Если он не может этого опровергнуть, что могут думать об этом человеке протестанты, сторонники Шотландской церкви и Ковенанта? Каких им еще требуется доказательств?
«В Центральном округе Эдинбурга, — благородно и сдержанно заметила «Дейли телеграф», — царит возбуждение».
Печать дает путаные сообщения о том, что происходило в тот день: заполненные избирателями экипажи, с лязгом подъезжающие к избирательным участкам, внезапно налетающие члены избирательной комиссии; суфражистка, утверждающая, что имеет право голоса, пытается прорваться к урне; и два кандидата, господин Дж. М. Браун и доктор Конан Дойл, встречаются на избирательном участке на улице Маршалл-стрит, где у них «на взгляд состоялась в течение нескольких минут приятная беседа».
«На взгляд» — это может быть и правильно. Спустя несколько часов выяснилось, что те самые плакаты были делом рук религиозного фанатика по имени Пренимер, которого поддерживали чьи-то деньги. Господин Браун тут же телеграфировал, что он совершенно не в курсе этого дела, и, хотя его партийная машина едва ли могла быть в этом невиновна, не оставалось ничего другого, как принять его слова на веру. И что оставалось делать кандидату юнионистов, когда шотландские рабочие читали плакаты и ругались последними словами?
Что касается заявлений о католическом происхождении и первоначальном иезуитском воспитании, все было правильно. Он не мог взять избирателя за пуговицу и сказать ему: «Слушай, я порвал отношения с семьей, потому что не мог принять католицизм», особенно на фоне восклицаний: «Кончать с ним!» Шли парады ходячих реклам из Ньюкасла со словами поддержки господина Брауна капитаном Лэмбтоном (герой войны); с наступлением темноты голосование становилось все более активным, на тускло освещенных улицах избиратели не могли отличить результаты выборов — то ли их кандидат, то ли соперник; происходили стычки; плакаты сделали свое дело.
«Доктор, — сказал Крэнстон, — мы проиграли». Так оно и было.
В «Олддфеллоуз-Холл» собралась толпа его сторонников, которая ждала результатов. Подсчет показал: Дж. М. Браун (либерал) — 3028 голосов, Конан Дойл (либерал-юнионист) — 2459. Либерал получил большинство в 569 голосов избирателей. Улыбаясь, потерпевший поражение кандидат произнес речь, в которой отметил, что, по крайней мере, удалось сократить предыдущее большинство в две тысячи голосов почти на полторы тысячи. Он не касался плакатов из Данфермлина, пока этого не потребовал хор голосов. Он прекратил обсуждение вопроса о плакатах заявлением о том, что, как он считает, лично его оппонент ничего о них не знал, и ушел к себе в отель. «Как обычно, издатель одержал верх над писателем», — прокомментировала одна из газет.
