«Если бы вы опять баллотировались в парламент, то от какой партии?» — спросил его в Бакстоне один из репортеров.
«Название этой партии, — ответил он, — еще не придумано».
Лишь обращение к нему старого друга и лидера Джозефа Чемберлена поколебало его решимость. Господин Чемберлен, которому было уже за шестьдесят, но его монокль блестел по-прежнему, вел кампанию — приведшую, кстати, к расколу в его собственной партии — в поддержку протекционистского налога на иностранные товары. Аргументы господина Чемберлена, если их суммировать, сводились к следующему:
«В настоящий момент на наш рынок по демпинговым ценам выбрасываются дешевые иностранные товары, которые не облагаются налогом. Англия импортирует все больше и больше, а экспортирует меньше и меньше. Поскольку в других странах, вроде Германии и Соединенных Штатов, существуют высокие протекционистские тарифы, наш экспорт идет главным образом в наши собственные колонии. Разве с этим можно согласиться?
Тогда давайте предоставим колониям режим благоприятствования в торговле с нами! Введем налог на импорт из иностранных государств; пусть наша свободная, не облагаемая налогами торговля будет с колониями: они в обмен также предоставят нам преимущества. Надо лелеять колонии, сближаться с ними, мыслить по-имперски, иначе у нас не останется империи!»
Такой же. позиции придерживался и Конан Дойл. Долгая череда стычек предшествовала мучительным всеобщим выборам 1906 года, когда он опять баллотировался в парламент. И снова это было в Шотландии, где он вел кампанию в приграничных городах Хоуике, Селкирке и Галашилсе. Он опять проиграл. На тех всеобщих выборах правительство, юнионисты и консерваторы потерпели сокрушительное поражение от либералов.
«Дорогой приятель, — жаловался во время кампании в письме ему Уильям Жиллетт, — какие у тебя своеобразные вкусы! Зачем вся эта энергия? Не гораздо ли лучше ни о чем не заботиться, как это делаю я?»
Но он не мог поступать подобным образом. А при его идеализировании женщин легко понять занятую им позицию по проблеме, которая из года в год становилась все острее. Вот что писала печать о его выступлении в «Волантир-Холл» в Галашилсе, где он высказал свое мнение об участии женщин в голосовании и в течение сорока минут отвечал на вопросы и выкрики из зала.
«Готов ли кандидат гарантировать женщинам всеобщее избирательное право?»
«Нет, не готов». (Выкрики: «О, о!»)
«Не объяснит ли кандидат, почему?» (Возгласы одобрения.)
«Да, конечно. Когда мужчина приходит домой после целого дня работы, не думаю, что ему хотелось бы, чтобы рядом с ним у камина сидел политический деятель в юбке». (Возгласы одобрения, свист, общий шум.)
Пометки «общий шум» присутствуют в большинстве отчетов печати. Он не мог убедить избирателей, чья торговля шерстью так страдала от иностранной конкуренции, что налог на иностранные товары дома принесет им пользу. Они говорили, что это приведет к увеличению стоимости жизни трудящегося человека, а один размахивал перед его лицом черепом, вылепленным из буханки хлеба. Но на протяжении ряда лет он упорствовал в своем утверждении о том, что экономическая безопасность Британии состоит в поддержке империи.
«Возьмем, к примеру, Ирландию, — заявил он в выступлении в Селкирке. — Что хоть когда-нибудь получила Ирландия от империи? Стоит ли удивляться, что люди ее исполнены недовольства, что она является слабым звеном в нашей структуре?
У Ирландии были мануфактуры, а британские законы их убили. Потом у нее было процветающее сельское хозяйство, и опять же британские законы — закон о свободной торговле — допускали к нам продукцию со всего мира и потопили в болоте ее внутренний рынок. Она производит масло, яйца, бекон; но какие преимущества есть у ирландца по сравнению с датчанином или нормандцем, чтобы посылать эти продукты нам? Как наш согражданин, он должен иметь преимущества. У него их нет; и результатом этого является хроническое недовольство, которое таит в себе смертельную опасность. Неужели вы не видите преимущества в том, чтобы все наши доминионы, независимо от их географического расположения, были между собой связаны так же тесно, как штаты в Америке?»
Капитан Иннес Дойл, который приехал к нему в Хоуик на последние два дня кампании, не слышал публичных выступлений брата со времен поездки по Америке в 1894 году. Иннес был поражен. «В Америке, — писал он Лотти, — старик Артур выступал совсем не плохо, но сейчас — Боже милостивый!»
Он находился под таким глубоким впечатлением, что 17 января завел об этом речь, когда они были в гостинице в Хоуике.
«Ты знаешь, Артур, — сказал он, — не было бы странно, если бы твоим настоящим призванием стала политика, а не литература».
Брат, который писал в это время письмо, даже не взглянул на него. «Ни то ни другое, — ответил он. — Это будет религия».
«Религия?»
Конан Дойл, внезапно встав, посмотрел на брата с таким очевидным смущением, что оба они расхохотались.
Зачем на белом глазу, задавался Артур вопросом, он сделал это идиотское замечание? У него не было намерения говорить так даже в шутку. Слова сами соскочили с языка. Какой бы ни стала его последующая карьера, он готов твердо заявить, что она может быть связана с чем угодно, только не с религией.
В вопросах религии, даже с учетом его занятий парапсихологией, перед ним по-прежнему была глухая стена. Да, как и в далекие дни. в Саутси, он симпатизировал спиритизму. Он симпатизировал ему потому, что тот включал в себя все религиозные веры. Он не разбрасывался направо и налево обещаниями вечных мук, не говорил человеку о том, что его душа из-за чего-то загублена. Религиозная нетерпимость, которую Артур инстинктивно ненавидел еще мальчиком, была чужда его разуму, когда он стал уже взрослым человеком. Но симпатий было недостаточно; это не было доказательством.
И, как сообщил он изумленным друзьям в 1901 году, он полагал, что была большая доля истины в изысканиях Крукса, Майерса, Лоджа, как и в трудах Альфреда Рассела Уоллеса, которые ему пришлось читать еще в Саутси. Все они были людьми науки, пользовавшимися научными исследованиями. Их аргументы нельзя принимать безразлично потому, что эти имена были выдающимися. Они всесторонне изучали предмет, тогда как их оппоненты в своей массе ничего подобного не делали.
«Лорд Эмберли, — отметил он в записной книжке, — отверг спиритизм после пяти сеансов. Тиндалл после всего одного. Хаксли заявил, что его этот предмет не интересует. Давайте, если захотим, выступим против этого, но зачем же закрывать глаза?»
Книга Фредерика Майерса «Человеческая личность и ее дальнейшая жизнь после телесной смерти», опубликованная уже после кончины самого Майерса в 1901 году, сильно захватила его воображение. Подобно Майерсу и Лоджу, он сам стал ставить опыты, провел новые сеансы, сидя за столом с медиумами. И в конце их…
Да! Определенные явления существовали. Он убедился в том, что существуют силы, как бы их ни называли, находящиеся за пределами обычной сферы; они существовали даже тогда, когда принимались все меры предосторожности против обмана и мошенничества. Но где же доказательства того, что такие откровения или явления исходили из потустороннего мира?
