«Не были ли его целью эти бумаги, — задавал вопрос автор брошюры, — а пропажа одной бриллиантовой броши — лишь отвлекающим маневром?» Возможно, он охотился за документом, например за завещанием. Это сделает все дело намного более понятным.
Была и еще одна теория, основанная на том, что кража драгоценностей была кем-то прервана. Но все теории возвращались к проблеме запертой на два замка двери и неразбитым окнам. Либо мисс Джилкрайст сама впустила убийцу, либо у него были дубликаты ключей. Даже если у него были ключи от патентованных замков, он мог получить шаблоны для них лишь при сознательном или несознательном потворстве кого-то из тех, кто там жил.
Но сейчас мы живем уже в 1912 году. Загадка того, что произошло в те роковые десять минут, чье лицо видела Мэрион Джилкрайст в забрызганной кровью столовой, на время уходит из жизни Конан Дойла. Мы дышим лучшей атмосферой двух встреч, которые произошли в том году. Мы видим вызывающее удовольствие, классическое выражение лица Джорджа Бернарда Шоу.
Глава 18
ТЕНИ: ТЕПЕРЬ ПРИШЛА ОПАСНОСТЬ!
В тот декабрьский вечер в зале «Мемориал-Холл» на Фаррингдон-стрит господин Шоу и Конан Дойл выступали ораторами на таком большом собрании людей, что толпой на улице была вынуждена управлять полиция.
Хотя они были друзьями на протяжении многих лет, с тех пор как Конан Дойл писал свои первые рассказы о Холмсе, а зеленоватое лицо и рыжая борода господина Шоу вызывала такую болезненную реакцию Генри Ирвинга, встречались они нечасто. Но в 1912 году состоялись две встречи: первая, в начале года, была довольно язвительной и произошла на газетных страницах.
Поводом послужила широко известная катастрофа на море. 10 апреля самый большой и роскошный пассажирский лайнер «Титаник» вышел из Саутгемптона в свое первое плавание. Водонепроницаемые отсеки «Титаника», как говорили, были инженерным чудом. На его борту находилось больше спасательных шлюпок, чем того требовало министерство торговли. Лишь впоследствии выяснилось, что предписания министерства торговли, которые не менялись с 1894 года, относились к судам водоизмещением в десять тысяч тонн, почти в пять раз меньше, чем водоизмещение «Титаника».
Поздно вечером 14 апреля «Титаник», шедший со скоростью двадцать один с половиной узлов, не смог вовремя повернуть штурвал. Капитан Э.Дж. Смит, следуя практике других командиров морских судов, выставил дозорные вахты и рискнул пройти сквозь льды. Айсберг распорол борт «Титаника» как консервную банку, хотя после этого он еще оставался на плаву в течение двух с половиной часов. На борту находились 2206 человек. Вместимость спасательных шлюпок, включая четыре разборные и две на случай чрезвычайных обстоятельств, составляла 1178 человек. Даже при самом здравом суждении (а такового не возникло) было ясно, что вместимости шлюпок хватит немногим более, чем на половину человеческого груза лайнера.
Давний друг-противник Конан Дойла У.Т. Стед утонул вместе с «Титаником». Как и многие другие, включая механиков, которые до двух ночи работали по пояс в воде, поддерживая освещение и работу помп. «Мы прожили вместе сорок лет, — сказала госпожа Исидора Штраус, отказавшаяся садиться в шлюпку без мужа. — Мы не расстанемся и сейчас». Лишь 711 человек спаслись.
Сообщения о бедствии — по радио и светящимися сигнальными ракетами в безлунную ночь — поступили в Англию в виде противоречивых и отрывочных слухов. Британская пресса поспешила отрапортовать, что на борту «Титаника» были проявлены храбрость и даже героизм.
Это и вызвало презрение и отвращение господина Джорджа Бернарда Шоу.
Любые утверждения о «романтике» или «сентиментальности» всегда были анафемой для господина Шоу. Он написал в газету «Дейли ньюс энд Лидер» письмо, упрекая британскую прессу за оргию романтической лжи. Он с сарказмом отметил британский «романтический спрос» на героизм во время кораблекрушения, сравнив его с тем, что он назвал «подлинными свидетельствами» того, что поведение командиров, экипажа и пассажиров было каким угодно, но только не героическим.
Это рассердило Конан Дойла, который написал ответ, указав, что подлинные свидетельства господина Шоу не подкреплялись фактами и что не время было подвергать сарказму жертвы «Титаника», будь то оставшиеся в живых или погибшие.
Господин Шоу был скор на свой собственный ответ, в котором балансировал, как балетный танцор.
Он выражал надежду на то, что его друг сэр Артур Конан Дойл после его романтического и участливого протеста прочтет его письмо еще три или четыре раза. Его, господина Шоу, неправильно поняли. Если журналисты пишут слова похвалы, еще не узнав подробностей, они виноваты во лжи. Не важно, отмахивался господин Шоу от деталей, что лишь позднее появились подлинные свидетельства, подтверждавшие сообщения журналистов о тех людях на «Титанике», которые выполнили свой долг. Он, господин Шоу, говорил лишь о первых свидетельствах, и тем самым он как бы исполнял балетный танец вокруг того факта, что сам он использовал как первые, так и последующие свидетельства для того, чтобы высмеять свои источники в первоначальном письме.
«Ну и ладно, — мог бы сказать непредубежденный наблюдатель. — Это было забавно. Теперь можно и остановиться».
Но он, господин Шоу, не хотел допускать никакого сочувствия к капитану Смиту. Капитан Смит потерял свой корабль и был непростительно неэффективен. Никакое оправдание, каким бы убедительным оно ни было, не могло обратить провал в успех. Капитан Смит был мертв, он утонул вместе с лайнером; он, господин Шоу, никогда бы и шепотом не произнес ни слова, которое огорчило бы семью капитана Смита, если бы журналиста не начали его хвалить; в Королевских военно-морских силах такой человек был бы предан военному трибуналу. Что касается «сентиментальных идиотов со срывающимся голосом», то он, господин Шоу, испытывал в их отношении лишь нетерпеливые чувства презрения. Он, как всегда, был логичен.
Именно поэтому интересно проследить за поведением господина Шоу и Конан Дойла в конце того же самого года, когда оба они выступали с речами об Ирландии.
На этом огромном собрании в зале «Мемориал-Холл» на Фаррингдон-стрит музыка ирландских свирелей сопровождала выходивших на сцену ораторов. Сцена была украшена гирляндами из флагов зеленого и оранжевого цвета, которые олицетворяли католическую и протестантскую части Ирландии. Это было собрание английских и ирландских протестантов. Они высказали возражения против позиции, занятой североирландскими протестантами, — позиции, подразумевавшей, что гомруль будет означать преследования протестантского меньшинства католическим большинством.
Это не была трагедия, подобная «Титанику»; можно аплодировать каждому их слову.
Хотя помимо господина Шоу и Конан Дойла были и другие ораторы, именно на них в первую очередь обратила внимание пресса. Оба были союзниками в заявлениях о том, что преследований католиков не будет. Выйдя на сцену, увешанную оранжевыми и зелеными флажками, господин Шоу со всей серьезностью заявил аудитории:
«Я — ирландец. Мой отец был ирландцем. Мать была ирландкой. Мои отец и мать были протестантами, которых, благодаря силе их веры, можно было бы назвать воинствующими протестантами». А потом господин Шоу попытался затронуть души слушателей.
