Аэропланы или дирижабли, считал он, «пока недостаточно страшны для того, чтобы изменить весь ход кампании». Другое дело подводные лодки. Никакая блокада не сможет удержать в гавани этих водяных змеев, ничто не поможет уйти от них, когда они станут наносить удары по торговым судам. И далее:
«Какое воздействие стая подводных лодок, находящихся у входа в Ла-Манш и в Ирландском море, может оказать на снабжение продовольствием наших островов, я не могу себе представить, — писал он. — По всей вероятности, помимо британских будут уничтожены и другие корабли, и это наверняка повлечет за собой международные осложнения».
Все было так, будто слово «ОПАСНОСТЬ» было начертано огромными красными буквами. Его мнение, хотя оно и было выражено в небольшой статье в «Фортнайтли ревью», было услышано, если не выслушано, по всей стране. Что противопоставить этой опасности?
Ему на ум приходило три решения. Первое — выращивать продовольствие дома, сделав это необходимым путем введения высоких тарифов на импортные продукты питания, однако этого никогда не будет позволено сделать по внутриполитическим соображениям. Второе — построить собственные подводные суда для поставок продовольствия, которые были бы столь же невидимы, как и нападающие подлодки, но это представлялось невозможным с навигационной точки зрения.
Третье решение, к которому он настойчиво призывал, заключалось в строительстве тоннеля под проливом на глубине двух сотен футов под землей протяженностью в двадцать шесть миль, который связал бы Англию с Францией. Англия и Франция должны быть вместе.
«Полагаю, — писал он, — нет необходимости доказывать, что недопущение расчленения и стерилизации Франции отвечает нашим жизненным интересам. Подобного рода трагедия превратит западную половину Европы в гигантскую Германию с несколькими припавшими к ее ногам незначительными государствами».
Такой тоннель, самостоятельная подземная железная дорога, представлял бы собой трубопровод, жизненную артерию, ценную с точки зрения торговли и в случае войны. Этот проект предлагался и ранее, он был осуществим еще за тридцать лет до этого. В 1913 году с применением современных инженерных методов тоннель можно было бы построить за три года — если это не будет уже слишком поздно, — и его стоимость составила бы пять миллионов фунтов.
«Мы будем качать (через Марсель и тоннель) все продовольственные поставки из района Средиземноморья и Черного моря». В маловероятном случае, если Англия подвергнется вторжению, можно будет срочно перебросить подкрепления из Франции. В любом случае, лорды и джентльмены, подводные лодки представляют собой реальную угрозу. Как вы собираетесь на нее отвечать?
Хотя у него было много сильных сторонников, включая генерала сэра Реджинальда Телбота и генерала сэра Альфреда Тернера, большинство высокопоставленных официальных лиц не склонялось к тому, чтобы воспринимать его серьезно. Большое собрание в отеле «Кэннон-стрит», на котором он был главным оратором, вызвало критические комментарии.
Премьер-министр господин Асквит сказал: «Вопрос нашей способности накормить людей или поддерживать коммуникации через пролив — это вопрос о том, будет у нас или нет непобедимый военно-морской флот и контроль над морями».
«Таймс» с вежливой усмешкой заметила: «Предоставим сэру Артуру Конан Дойлу сопоставить это высказывание господина Асквита с воображаемой картиной двадцати пяти вражеских подводных лодок у побережья Кента и еще двадцати пяти в Ирландском проливе».
Министр военно-морских сил Германии адмирал фон Капелль три года спустя с ликованием высказался:
«Единственный пророк современной формы экономической войны — сэр Артур Конан Дойл».
В тот момент он не был популярен среди военных в своей собственной стране. Поскольку он не верил в возможность вторжения, он хотел, чтобы Территориальная армия (в случае возможной войны) поддержала регулярные войска за рубежом в качестве боевой силы.
Он питал отвращение к воинской повинности. Конан Дойл верил в солдат-добровольцев и сомневался в достоинстве призыва: это была ошибочная точка зрения, но она перекликалась с его детством и была существенной частью его характера. Конечно, воинская повинность могла стать необходимой в военное время. В мирное же время, как он справедливо считал, такая мера не прошла бы через парламент.
«Лучше готовьте территориальные силы, — настаивал он, — и у вас будут резервы, на которые можно опереться!»
Это вызвало жаркие споры, когда колоритный ирландец генерал Уилсон, начальник штаба военных действий, пригласил его на конференцию, посвященную статье «Великобритания и грядущая война». После ленча в доме полковника Сэквилл-Веста генерал Уилсон принялся задавать вопросы колючему гражданскому деятелю, и по обеим сторонам стола застучали кулаки. Они не могли убедить его в необходимости призыва; он не мог заставить их поверить в опасность, исходящую от подводных лодок.
Опасность исходила также от плавучих мин, которые уже продемонстрировали свою убийственную силу во время русско-японской войны. Он размышлял над этим, задавая себе вопрос, нельзя ли придумать какую-то защиту и от подводных лодок, и от мин. Он считал, что должен каким-то образом пробудить общественность. В ту весну 1913 года все дела шли гладко, как по шелку, пока этот ход не нарушили вопли воинственных суфражисток.
«Право голоса женщинам!» — кричали они.
Они били окна, нападали на министров кабинета, приковывали себя цепями к железным оградам, устраивали голодовки, и их приходилось насильно кормить. Они проводили демонстрации у театров и во время общественных митингов, пока их, визжащих, не растаскивали. Люди недалекие считали это смешным. Но большинство приходило в недоумение. Все было так, как будто чаепитие у викария внезапно превращалось в шабаш ведьм или степенные престарелые дамы запели рэгтайм.
Конан Дойл, который никогда не относился к суфражизму положительно, стал резко выступать против него, когда начались эти визги ведьм. Это не было делом политического принципа. Ему не нравилось их поведение. Он считал его гротескным, своего рода переменой ролей, как будто мужчины переоделись в женщин и принялись за рукоделие. Джин, как и большинство женщин в то время, не имела никакого желания голосовать и заявляла об этом без каких-либо подсказок с его стороны.
«Зачем мне это? Я вполне счастлива».
21 декабря 1912 года у них родился третий ребенок — девочка, которую они назвали Лена Джин Аннетт. Следующим летом в «Уиндлшэме» полным цветом расцвело счастье. Новая семья ни в коей мере не отдалила от себя старших детей, Мэри и Кингсли; напротив, они стали еще больше друг к другу привязаны.
В бильярдной Мэри всегда удивлялась, видя, как Деннис и Адриан играют у отца под ногами на полу, пока он практикуется на бильярде. (В 1913 году он занял третье место в любительском чемпионате.) Вместо того чтобы нервно вспыхивать, как это с ним бывало раньше, он рассеянно переступал через детей или позволял им бегать как угодно, пока он сам передвигался вокруг стола.
С Мэри и Кингсли было достигнуто настоящее понимание. Кингсли — высокий, крепко сложенный, очень сдержанный и с ласковыми руками — готовился к тому, чтобы получить медицинскую степень в госпитале Сент-Мэри после того, как отучился в Лозанне и Ганновере.
