«Я? — восклицал он. — У этих сборищ людей нет ничего общего со мной. Говорю вам об этом потому, что интерес вызывает тема, а не личность; значение имеет только тема. Они должны либо опровергнуть наши факты, либо признать их».
Вот что для него имело значение. Когда расходы на его поездку были оплачены, каждый второй пенс доходов от этих лекций передавался на дело спиритизма.
До конца 1923 года он проехал пятьдесят тысяч миль и выступил почти перед четвертью миллиона человек.
Не билось ли быстрее его сердце во время таких нескончаемых поездок и выступлений перед этими толпами, на фоне громких гудков паровозов? Не было ли тяжелее сохранять энергию? Если так и было, он никогда этого не признавал.
На протяжении средних лет десятилетия — с 1923-го по 1926-й — даже незнакомец, не говоря уже об обеспокоенной Джин, которая старалась насколько возможно защитить его, не мог не видеть, что его усилия слишком велики. Его переписка (а в Америке она достигла трехсот писем в день) была лишь одной из проблем.
Свои первые три книги путешествий, имевшие цель скорее выразить его парапсихологическое послание, чем описать яркие эпизоды путешествий, он писал почти как дневники во время своих странствий. Его автобиография, «Мемуары и приключения», начала серийно публиковаться в «Странде» в 1923 году. Книги и статьи по парапсихологии (некоторые из последних в «Странде») слетали с пера человека, который не мог отдыхать, даже когда сидел за столом в маленьком садовом домике в «Уиндлшеме», — этот домик он со времен войны часто использовал как кабинет.
Не надо ли идти на митинг? Расследовать медиум? Произнести речь? Поучаствовать в полемике — лично или в печати? Прихватив зонтик и возвышаясь надо всеми, он отправлялся туда. И почти всегда с ним был Шерлок Холмс.
От «Камня Мазарини» в 1921 году до «Поместья Шоскомб» в 1927-м он не расставался со своим старым приятелем. Но публично он никогда не идентифицировал себя с Холмсом.
«Почему ты им не скажешь?» — снова и снова призывала его Джин. Она, которой он поведал правду много лет назад, не переставала его к этому призывать. И тем не менее, хотя он сделал сильный намек в своей автобиографии, личность Холмса оставалась его секретной шуткой, как и личность подлинного доктора Ватсона. Более того, он даже изо всех сил постарался заставить Холмса отрицать всякую веру в сверхъестественное, потому что Холмс, которого он создал как счетную машину, должен действовать как машина от начала до конца.
Это изменилось к концу 1924 года, когда он написал роман, который первоначально был назван «Странствования духа Эдварда Малоуна» и год спустя появился в «Странде» под названием «Туманный край».
«Слава Богу, — писал он Гринхоу Смиту 22 февраля 1925 года, — эта книга закончена. Она была для меня так важна, что я боялся, что могу умереть прежде, чем она будет написана».
Он писал эти строки в квартире в доме номер 16, Букингем-Пэлас-Мэншнз, Виктория-стрит, которую он держал в городе более двадцати лет. Он ездил с лекциями в Париж, где, как всегда, собрались огромные толпы, чтобы послушать «доброго гиганта». Для него «Туманный край» был не столько романом, сколько изложением его собственных парапсихологических опытов и опытов других.
Отметим, что центральной фигурой в «Туманном крае» вовсе не является профессор Челленджер. Как указывает его собственный заголовок и последующий подзаголовок в «Странде», центральной фигурой является Эдвард Малоун, атлетически сложенный ирландец. Но Челленджер присутствует — другой Челленджер. Старый, седеющий, страдающий от лишений, он до самого конца шумно выражает научный скептицизм.
Так же, как Челленджер играл когда-то ведущую роль в серьезном в своей основе рассказе, так теперь его самого ведут через трудности и полумрак — а иногда и опасности — в книге, которую автор считал столь важной. Он появляется скорее не потому, что он нравится автору, а потому, что он подобно профессору Хэйру представляет научный скептицизм, который Конан Дойл мог понять и которому доверял.
Что ж, Челленджер обращен в веру в общение с мертвыми. Многим не нравилась книга, потому что не нравилась ее тема. Челленджер пал с высоты своей славы воинственных монстров, тогда как только в 1923 году он неистовствовал в одном из лучших кинофильмов — в киноверсии «Затерянного мира».
Многие восклицали: «Конан Дойл читает проповеди!» Конечно, так это и было. Давайте на минуту представим себе его положение: что еще мог притворяться делать он или любой другой, для которого религия стала представлять наибольшую важность?
Вспышки его повествовательного таланта проходят сквозь «Туманный край»; и если кто-то захочет прочесть его лучший рассказ о привидениях, то это будет «Громила из Брокас-Корта», написанный в 1921 году. В том 1921 году умерла Мадам, умерла тихо, благословив сына, хотя она по-прежнему была против его веры в спиритизм. Но Конан Дойл чувствовал, что она не мертва; и сила его чувства к ней — не разворачиваются ли годы в живой картине? — в то же время усиливала его рвение к работе.
Гринхоу Смит не переставал просить его написать что-нибудь более привлекательное для широкой публики, нежели его статьи по парапсихологии. Вот его типичный ответ:
«Я хотел бы смочь выполнить ваше пожелание, но, как вы знаете, моя жизнь посвящена одной цели и в настоящий момент я не вижу на горизонте никаких литературных произведений, которые были бы вам полезны. Я могу писать только то, что ко мне приходит».
Как будто нити его жизни собирались вместе. В 1924 году он осуществил давнюю мечту, когда собрал картины и рисунки своего отца, Чарльза Дойла, для публичной выставки на Вест-Энде. В 1925-м он купил загородный дом — длинный и остроконечный «Бигнелл Вуд» с покрытой соломою крышей, располагавшийся среди дубов и пляжей Нью-Фореста, на фоне которого он когда-то писал «Белый отряд». В 1926-м и 1927-м увидели свет его двухтомная «История спиритизма», вызвавшая новую полемику, а также «Архив Шерлока Холмса».
Но последняя написана небрежно, почти с раздражением, поскольку мысли и сердце автора были заняты другими проблемами. Подобным же образом он отверг уже набросанный и продиктованный сюжет еще одного рассказа о Холмсе: в нем шла речь об убийстве, совершенном человеком на ходулях; любопытно, что эта самая идея была впоследствии использована Г.К. Честертоном. «Еще о Холмсе?» — спрашивали все читатели.
И опять: «Я могу писать только то, что ко мне приходит».
Что касается наличных денег, то, как можно понять, он отдал 250 тысяч фунтов на продвижение спиритизма. А если говорить о почестях, то ему было предложено звание пэра, о чем мы уже упоминали. Дело дошло до обсуждения этого, когда его троюродный брат, священник монсеньор Ричард Барри-Дойл, благожелательный человек и близкий друг всей семьи со времен войны, приехал в «Уиндлшем», чтобы обговорить этот вопрос. Король Георг V был его давним другом, но были и другие люди, помимо короля, о мнении которых следовало подумать. Было нечто такое, что мешало ему принять звание пэра. В Англии, стране религиозной свободы, пэр не должен был быть проповедником спиритизма. Возможно, он заслуживал от Англии мало лучшего, чем это.
