– Паша, ну что ты в самом деле, – взвилась Женя, вскидывая голову. – Думаешь, я клептоманка и тащу все, что плохо лежит?
Но Тамерлан вдруг посерьезнел, поняв, куда клонит Павел.
– А правда, Жень, что за лента была?
– Да обычная лента… Ну ладно, я её тоже в сумку сунула вместе с тетрадкой.
– Где она?
– У меня на столе.
– А ну-ка, тащи скорее, – скомандовал Тамерлан.
Женя возмущённо фыркнула, но пошла за лентой. Тамерлан и Павел внимательно её рассмотрели, повертели со всех сторон.
– Что скажешь, Паша?
– Я думаю, точно такая же, Тамерлан Ниязович. И ширина идентична, и выбитый этот орнамент.
– Да, Павел. Один в один.
Женя и Наталья вопросительно уставились на мужчин.
– Просветите нас, а то мы ничего не понимаем.
– Точно такие же ленты были обмотаны вокруг шеи каждой из жертв маньяка.
– Это что же получается? – спросила Наталья.
– А получается, что моя Евгения Георгиевна работает лучше моих следователей. Лента и дневник, найденные ею, наверняка каким-то образом связаны с нашим убийцей.
Тамерлан снова закурил, и Павел к нему присоединился.
– Ты давай, Женя, расскажи-ка подробно, что ты в этом дневнике вычитала.
– А давайте я лучше вам прочту. Почерк я уже разобрала, да там и немного читать. Всего несколько страниц.
Глава 14
…То ненависть пытается любить
Или любовь хотела б ненавидеть?
Минувшее я жажду возвратить,
Но, возвратив, боюсь его обидеть,
Боюсь его возвратом оскорбить.
Игорь Северянин
13 июня 1916 года
Ненавижу. Как же я её ненавижу. Ненависть переполняет меня так, что я задыхаюсь. Так и хочется влепить ей оплеуху, ударить по этим смеющимся губам так, чтобы они исказились болью. А глаза! С каким презрением, с каким превосходством она смотрит на меня. Так бы и выколола их, чтобы никогда они больше не видели белого света! Ненавижу ее!
16 июня 1916 года
Вот уже неделя как молодая графиня Марья приехала к нам в Отраду. Вся жизнь теперь вертится вокруг неё. И граф, и графиня всё пляшут возле нее. И мы должны плясать. Чего хочет наша Марьюшка? Хорошо ли Марьюшке спится? Не хочет ли Марьюшка чаю? А может, заказать ей новых лент на шляпку? А может, Марьюшке хочется устроить праздник? Теперь ни минуты покоя с этой Марьюшкой. То одно, то другое. А давеча графиня приставила меня к ней окончательно. Мол, будешь ты, Анна, личной горничной. А как я буду? Ведь вижу ее и хочу удавить.
23 июня 1916 года
Вчерась ночью граф снова зазвал меня в наше тайное место. И не хотела идти, да пошла. И как не пойти? Он, почитай, мне муж. Не перед людьми, так перед богом. Впервые граф наш Александр Анатольевич заманил меня в парк год тому назад. Как сейчас помню, зима, холод жуткий, а он говорит, иди Анна в парк, дело у меня к тебе есть. Я и пошла. Глупая была, ничего ещё не понимала. Мне ведь ещё и шестнадцати не было. Другая б, посмекалистее, подумала, какое такое дело ночью-то. А я и не думала вовсе. Просто пошла. Да и как не пойти, когда хозяин велит. Ночь, холод, а он меня со свечкой уже дожидается. Пойдём, говорит, Анюточка, покажу тебе кое-что интересное. Завёл… кругом свечи, как в церкви, красота. А он схватил меня и давай ручищами своими шарить, юбки задрал, повалил на кровать, что в углу приютилась. Я кричу, а он только смеётся. Хоть и стар уже граф, а сила как у молодого. Так и снасильничал меня. Графиня тогда больная лежала, да и девка, что к ней приставлена была, как-то лясы точила, рассказывала, что старый граф давно к графине в спальню не захаживает. К ней не захаживает, а до женских ласк охоч. Вот и я, не успела заневеститься, как попала ему на глаз. Так и стала графской полюбовницей. А для меня он все равно что муж. Хоть и стар, а люблю его. Вот преставилась бы графиня, глядишь, я бы графа-то и прибрала к рукам. Сынка бы ему родила…
Но есть ещё Марья. Единственная его дочка, в которой Александр Анатольевич души не чает. Нет ее в Отраде, и живётся нам хорошо. А вот приехала, и все вверх дном перевернула. А граф мой, старый дурак, всем ее прихотям потакает. Мы с ней ровесницы. Только Машка ему дочь. А я жена. Хоть и тайная, но все ж таки жена. Эх, сгинула бы она, что ли, где, вот тогда зажили бы мы с моим Александром Анатольевичем.
3 сентября 1916 года
Уехали. Все лето Машка провела в Отраде. Все жилы мне повытянула. Думала, не выдержу, придушу. Никакой жизни мне нет с ней. Граф старой графини не боится, а та, если и знает про его проказы, то делает вид, что ничего не замечает. А Марья, та везде свой нос суёт. Александр Анатольевич таится. Уже сколько месяцев не любимся мы с ним. А все из-за неё, проклятой. Ненавижу.
А надысь укатили в Москву. Говорят, потом по заграницам поедут. В Парижи всякие или ещё куда.
10 января 1917 года
Приехал-таки мой ненаглядный граф. Один приехал. Вот и снова счастьюшко мое начинается. Что-то не заладилось у них там с Парижами. Что кругом деется, мать честная! Хлеба, говорят, скоро совсем не будет. Войне этой немецкой конца и края не видно. У нас в Отраде пока тихо все, но и мы кой-какие вести имеем.
11 января 1917 года
Вчера ночью граф таки снова зазвал меня в наше с ним гнездышко. Истосковался, говорит, без меня. Привёз мне из самого Парижу лент шелковых, чёрных, красивых. Так и блестят, а по центру узор выбит. Хороши ленты. Только куда я их? Вот стала бы графиней, тогда б и на платья можно, и на шляпы.
23 января 1917 года
Приехала, змея треклятая. Старая графиня, говорят, в Парижах осталась, а Машка за отцом – в Москву, а из Москвы вот и в Отраду пожаловала. Неспокойно сейчас в столицах, вот граф любимую дочку и выписал в имение, чтоб была подле него. А я, значит, опять в сторону?
24 января 1917 года
Ты, говорит, графинюшка моя маленькая, теперь полновластная хозяйка в Отраде, живи и радуйся, а Аня – девка смышленая, тебе во всем поможет. Экономка-то наша старая, Глафира Степановна, преставилась ещё в декабре. По возвращении граф меня назначил на ее место. Но недолго я радовалась. Приехала Марья, и я, Анна, теперь в ее полном подчинении. А она, дура, только знай зубы скалить да зенками своими на меня таращиться. А потом и говорит: «Не молода ли, папенька, наша Анюта, для экономки?» А сама все смотрит и смотрит, будто знает что. Я аж побелела. Видать, знает, куда ее отец по ночам захаживает. Не травила бы ты душу мне, Марья. От греха бы подальше. Чует сердце мое, что не уживёмся мы с ней долго в Отраде.
4 марта 1917 года
