Уже на улице, сбежав со ступенек, поскользнувшись и практически врезавшись в Ивана Александровича, преподавателя по философии, который удачно подхватил ее, не дав растянуться перед толпой студентов, стоявших тут же, Женя наконец-то остановила свой спринтерский забег.
– Евгения Георгиевна, куда это вы так несётесь? Пожар, что ли? – засмеялся Иван Александрович. – Так и шею себе свернуть можно. Смотрите, как подморозило, прям каток.
– Простите, Иван Александрович. Я просто немного задумалась…
Ей очень не хотелось сейчас с ним разговаривать. Не только с ним, вообще ни с кем. Женя взяла след, как натасканная полицейская овчарка. Она нутром чувствовала, что на правильном пути. Женя всегда это чувствовала, когда углублялась в поиск старых документов и записей, будто какое-то шестое чувство подсказывало ей, что именно сегодня она найдёт какую-то ценную информацию. Наташка обычно смеялась над ней и говорила, что у всех людей шестое чувство, а у Женьки седьмое – научное. Смех смехом, но что-то в этом было. Однако нужно умерить свой пыл и не сболтнуть лишнего, вежливо поговорив с Иваном Александровичем.
– Спасибо, что так удачно меня поймали, Иван Александрович. Вы же меня знаете, стоит о чём-то задуматься, и я не замечаю ничего вокруг.
Он понимающе улыбнулся:
– Так вы торопитесь?
– Не то чтобы очень, но у меня есть одно неотложное дело.
Женя боялась, что он начнёт расспрашивать, придется что-нибудь врать, а врать она не любила, да и не умела. Однако ее страхи оказались излишними.
– Ну тогда бегите по своим делам. Вернее, не бегите, а ступайте осторожно, а то не дай бог упадёте и что-нибудь себе сломаете. А я пойду на экзамен, уже опаздываю.
– Да-да, конечно.
Она уже собиралась было распрощаться, но Иван Александрович вдруг спросил.
– Евгения Георгиевна, а что вы завтра делаете?
– Я?
– Завтра у меня день рождения. Я пригласил кое-кого из коллег посидеть в кафе, отметить.
– Ох, точно.
Женя вспомнила: перед самым Новым годом на кафедре упоминали, что у Быкова скоро пятидесятилетний юбилей. Они даже скидывались ему на хороший подарок.
– Так вы придёте? Мне было бы очень приятно вас видеть.
– Да, конечно. Завтра в 7?
– Да-да, я вам пришлю смс с адресом ресторана. Это не так далеко отсюда.
– Отлично.
– Евгения Георгиевна, если хотите, приводите и своего молодого человека. Многие будут с мужьями и женами.
– Молодого человека? – ошарашенно уставилась на него Женя.
– Ну вы же вроде встречаетесь с нашим следователем, – улыбнулся во весь рот Иван Александрович.
Вот оно что! Оказывается, весь факультет уже знает. Хотя что удивительного, если каждый четверг Тамерлан забирает ее с работы. Что ж, может, оно и лучше.
– Хорошо, спасибо, Иван Александрович. Мы обязательно придём.
– Тогда до завтра.
– До завтра.
Женя проводила Ивана Александровича взглядом, пока он не скрылся в дверях университета. Интересно, что бы сказал Нургалиев, услышь он, как кто-то назвал его молодым человеком. Вот уж точно неподходящий для него эпитет! Женя улыбнулась собственным мыслям, вспомнив рождественскую ночь. Черт! Ударила она себя по лбу. Вот так всегда! Стоит кому-нибудь отвлечь ее, и она тут же забывает о самых важных вещах. Женя побежала к дверям флигеля, где располагался музей, то и дело скользя по снежному насту.
В музее было, как всегда, тихо. Гулкое эхо ее шагов раздавалось по мраморным плитам пола.
– Фёдор Иванович, вы где? – слегка повысив голос, спросила Женя.
Тут же где-то в глубине помещения скрипнула старая дверь и показался сам смотритель музея. Фёдор Иванович был человеком старым. Женя не знала, сколько точно ему лет, но никак не меньше семидесяти. Тем не менее он – невысокий, плотный, розовощекий, с седой шевелюрой и густыми пушкинскими бакенбардами – дышал здоровьем и жизнелюбием.
– А, Женя! Это ты! – заулыбался Фёдор Иванович, завидев девушку. – Что, опять поработать в тишине пришла?
– Нет, Фёдор Иванович. Я по вашу душу.
– Это как так?
– Во-первых, с прошедшим вас Новым годом, – Женя протянула пакет, который держала в руках. – Вот, это вам.
– Что опять удумала, а?
– Ваши любимые, с яблоком и ещё с капустой.
– Ох, Женя, избаловала ты меня.
Женя хорошо готовила, а Фёдор Иванович уже давно жил один, похоронив жену лет тридцать назад. Дети его жили в Петербурге, лишь изредка навещая отца, а потому Женя ещё со студенческих лет подкармливала старика. Часто готовила что-нибудь вкусненькое и приносила ему в музей. Особенно Фёдор Иванович жаловал ее пирожки. Вот и сейчас Женя напекла ему целую гору.
– Я же знаю, что вы их обожаете, Фёдор Иванович, так что не делайте вид, что я зря старалась.
Он рассмеялся.
– Ох, и хитра лиса, – погрозил он шутливо пальцем. – Ну спасибо, дочка, что не забываешь.
Фёдор Иванович по-отечески обнял Женю и расцеловал в обе щеки.
– Тогда давай вместе чай будем пить. Пойдём ко мне.
Они прошли в небольшой кабинет. Не тот закуток, где Женя нашла дневник убийцы, а небольших размеров комнату, в которой у Фёдора Ивановича хранились все документы по музею, стоял большой письменный стол с компьютером и пара кресел. Здесь же на низеньком столике возле окна имелся электрический чайник, несколько чашек. Фёдор Иванович отдал Жене пакет с пирожками, а сам принялся заваривать чай. Она тем временем выложила угощение на тарелку, достала сахар и поставила чашки с блюдцами на стол. Это было далеко не первое их совместное чаепитие, а потому Женя чувствовала себя как дома. Фёдор Иванович достал из шкафа большую коробку шоколадных конфет.
– Вот, Женя, твои любимые.
– О-о! Значит, Алёша приезжал?
Алёша был внуком Фёдора Ивановича, которого Женя хорошо знала. Они вместе учились, но потом тот уехал в Питер, где ему предложили хорошее место.
– Приезжал.
– А почему ко мне не заглянул?
– Да он, Женя, буквально проездом. На денёк только. У него там Танька, жена, того и гляди, родит, вот он приехал деда повидать да тут же сразу и умчался обратно.
– Понятно. Так родила?
– Танька-то? Не, вчера звонил Алёша, говорит, все никак не разродиться. Но должна вот-вот.
Чайник закипел, и Фёдор Иванович залил кипятком заварку.
– Что ж, Женя, давай почаевничаем и ты расскажешь мне, зачем пожаловала.
– А с чего вы взяли, что мне что-то нужно? – засмеялась она.
– Да знаю я тебя, дочка. У тебя ж на лице написано нетерпение.
