– А значит версия, что это родовая месть или родовое помешательство, становится основной.
– Господи, – Тамерлан устало потёр глаза. – Этому делу конца и края не будет.
Оба закурили.
– Кстати, что там с дневником? Что выяснили про его автора?
– Да ничего. Узнали фамилию. Анна Дмитриевна Стромова, 1897 года рождения. До 1926 года служила хранительницей имения. Когда поместье окончательно закрыли и вывезли все ценности, Стромова была уволена и покинула имение.
– И куда она делась?
– Пока неизвестно. Выясняем. Но она будто в Лету канула.
– Ищите лучше. 26 год не 17. Должны быть какие-то записи, сведения. Найдите всех Стромовых, подходящих по возрасту, поднимите архивы загсов, может, она вышла замуж и сменила фамилию. Найдите мне хоть что-то. Судя по ее дневнику, она осела где-то в Москве.
– Искать ее то же самое, что искать иголку в стоге сена, товарищ старший следователь.
– А вы мне эту иголку найдите, Паша. Чует моё сердце, что, найдя ее, мы многое сможем узнать. Отряди там кого-нибудь на это дело.
– А что с лентами будем делать, Тамерлан Ниязович? Не ехать же мне в Париж? – улыбнулся Павел, вставая.
– На Париж у управления денег нет, Паша. Узнай, как бы нам побыстрее одну из лент доставить в ту самую парижскую мастерскую, да пусть они там нормальный отчёт по результатам составят. На русском, Паша, по-французски мы тут не понимаем.
– Все сделаю в лучшем виде, Тамерлан Ниязович. Ну, я пошёл?
– Иди-иди.
Павел ушёл, а Тамерлан позвал ещё одного следователя, работавшего в их команде, Аню. Они просидели с ней минут десять, разбирая ее отчеты по сопоставлению телефонных звонков, возможных идентичных контактах в социальных сетях по всем четырём жертвам, когда в кабинете снова появился Павел. Молодой следователь не вошёл, он влетел, чуть не снеся двери с петель.
– Паш, ты что, на пожар летишь? – начала было Аня, но осеклась, увидев лицо коллеги.
– Тамерлан Ниязович, там в Отрадном снова труп.
– Вот бл… – выругался Тамерлан. – Да этот ублюдок вошёл во вкус.
– Тамерлан Ниязович… – начал Павел, но осекся.
Он сел на один из стульев, схватившись за голову.
– Паш, ты чего? На тебе лица нет! – спросила Аня.
– Я… я не знаю, как сказать, – он глянул на Тамерлана, и у того от догадки волоски на руках встали дыбом.
– Говори, – голос старшего следователя стал безжизненным, механическим.
Павел собрался с духом.
– Лучше я сейчас вам скажу, чем потом… когда увидите. В общем, в Отрадном, кажется, убита Женя…
Тамерлан тяжело опустился в кресло, положил руки на стол. Его пальцы заметно подрагивали. Чтобы справиться с дрожью, он сцепил их в замок.
– Что тебе сказали?
– Звонили дежурные оперативники, они уже на месте… В общем, тело сильно изуродовано, но не так, как в предыдущих убийствах. Там Борисов на выезде, он говорит, лица не узнать, сплошное кровавое месиво.
– Так с чего взяли, что это Женя? – почти крикнул Тамерлан.
– Ее кто-то из коллег нашёл. Опознали по одежде… В сумке документы были и телефон.
Тамерлан прикрыл глаза рукой, сильно надавив, как бы пытаясь избавиться от нарисованного воображением образа. Он не понимал, как справиться с собой и что теперь делать. Боялся за неё. Каждый четверг приезжал за ней даже тогда, когда они ещё были никем друг другу. Пытался защитить, лишь бы не ходила одна по этому проклятому парку. А вот, выходит, не уберёг. Вчера вечером, уже в двенадцатом часу, он ей позвонил, но она не ответила. Тамерлан подумал, что Женя спит. А она, скорее всего, уже была мертва. У него даже мысли тревожной не возникло, не екнуло сердце. А говорят, когда умирает любимый, родной человек, можно это почувствовать. А он вот не почувствовал.
Прошло всего несколько секунд, прежде чем Тамерлан оторвал ладонь от лица и, встав, направился к двери, ни на кого не глядя, сухо бросил:
– Работаем.
Всего несколько секунд, а для него закончилась целая жизнь.
Снег под телом пропитался кровью. Все вокруг было в крови: огромное впитавшееся теперь уже буро-красное пятно рядом с жертвой, кровавые следы, ведущие по дороге в сторону университета. Что ж, у них хотя бы есть следы, горько усмехнулся Тамерлан. Он бросил взгляд в сторону трупа, накрытого белым полотном. Она лежала прямо посреди парковой дороги, широко раскинув руки в стороны. Ноги слегка поджаты, колени развёрнуты влево. Вместо лица – кровавое месиво. Кровь уже запеклась, затвердела на морозе, образовав плотную массу. Глаза выколоты. Срезанные с головы медные волосы валялись тут же, разбросанные окровавленными клочьями по тропинке. Женина сумка лежала в паре шагов от тела.
– Что скажешь, Иван Фёдорович? – бесцветным голосом спросил Тамерлан судмедэксперта.
– Молодая женщина. Смерть наступила примерно между 11 вечера и двумя часами ночи. Убийство нетипично для нашего маньяка, хотя многие детали совпадают, как то: выколотые глаза, обритый череп. Однако эта жертва умерла не от асфиксии, а от множественных ножевых ранений. Лицо изуродовано острым предметом… Подробнее расскажу после вскрытия.
– Кто обнаружил тело? – спросил Тамерлан у стоявшего тут же дежурного Борисова, приехавшего на этот вызов.
– Преподаватель Оганесян Арина Валерьевна. Она рано утром шла на факультет, ещё восьми не было, толком не рассвело. Она и опознала тело. Кое-как добежала до корпуса, позвала сторожа. Он вызвал нас. Он тоже в убитой опознал Коршунову Евгению Георгиевну.
– Опознал, значит…
– Вы же видели труп, Тамерлан Ниязович. Там от лица ничего не осталось. Оганесян и сторож, – Борисов заглянул в протокол, – Михаил Васильевич Трофимов узнали пальто Коршуновой. Она вчера в нем была на работе. Плюс мы нашли сумку, в ней документы на имя Коршуновой…
Тамерлан не стал слушать дальше, закурил. Он подошёл к распростертому на земле телу, сделал глубокий вдох.
– Паша, открой.
– Может, не надо вам на неё смотреть, товарищ следователь? – неуверенно спросил Павел.
– Открой.
Паша, мгновение поколебавшись, потянул за белую ткань, кое-где пропитавшуюся кровью. Тамерлан громко втянул воздух, взглянул. Разглядеть в кровавой корке Женины черты и правда было невозможно. Лица не было. А вот чёрное зимнее пальто с лисьим воротником, в котором она постоянно мёрзла, он узнал сразу. Следователь пристально смотрел на тело, но чем больше вглядывался, тем больше у него возникало сомнений. Рост, телосложение, сапоги, в конце концов, – все было Женино. Но лежавшее перед ними изуродованное, уже окоченевшее тело не могло быть Жениным! Ему ли не знать. Сколько раз он прижимал ее к себе, прятал лицо на ее груди, целовал ее руки. Ему ли не узнать тело любимой женщины?
