– Безопаснее, чем вообще не пить?
– Нет, безопаснее, чем пить в горах, где находят убитых девушек.
– Господи, – медленно говорю я. – А ты права.
– Ага. Даже сквозь тучи мрачных преступлений иногда пробивается луч надежды.
Мы проходим мимо лавки мясника и магазина, внутри которого располагается местное почтовое отделение. За ним приземистая церковь, отгородившаяся от остальной деревни черными коваными воротами.
– Я хочу поставить свечку, – заявляет Кэтлин.
Она уже на полпути к двери, когда я сдаюсь, закатываю глаза и иду за ней, страдальчески вопрошая:
– Почему-у-у-у-у?
Я стараюсь держаться от церквей подальше. На мой вкус, они слишком близки к оружию.
Здешняя церковь маленькая и округлая. Стены толстые, темные, с яркими вкраплениями белого мрамора. Кажется, это окаменелости. Останки существ, которые жили на земле задолго до появления церквей. Я захожу внутрь вслед за Кэтлин. Здесь пахнет чистящим средством и недавно срезанными цветами. Сквозь витражные окна на блестящие скамьи цвета густого меда сочится тусклый свет. Бреду вдоль рядов, выглядывая Кэтлин. Вот она, притулилась слева от алтаря перед столом, уставленным красно-белыми свечами, льющими восковые слезы.
В маленькой нише над ними белеет какая-то деревяшка. Я читаю выложенную мозаикой надпись: «Богоматерь Баллифрана».
– Говорят, она защитит тебя в час нужды, – без тени улыбки произносит Кэтлин. Она неотрывно смотрит на кусок дерева, в изгибах которого угадываются голова и черты лица.
– Кто говорит?
– Священник. Отец Бирн.
Я киваю. При ближайшем рассмотрении Богоматерь Баллифрана напоминает личинку с головой человека. Есть в ней что-то странное, но сила тоже чувствуется. Я вдыхаю густой, напоенный ладаном воздух и невольно задаюсь вопросом, о чем думает моя близняшка. Почему ей вдруг понадобилась защита? И от кого?
– Девушкам, которых убили, она не очень-то помогла, – замечаю я.
– Может, они не просили, – отвечает Кэтлин.
Огоньки свечей отражаются в ее глазах. Меня вдруг пробирает дрожь.
А Кэтлин спрашивает:
– Мэдлин, тебе не бывает здесь… страшно?
– Все время.
Она берет меня за руку:
– Мне тоже. Не знаю почему… У меня ведь столько причин, чтобы быть счастливой.
– Может, все дело в убитой лисе? – предполагаю я.
– Может. – Она улыбается своей фирменной улыбкой. – Я прочту еще одну «Аве Мария», и пойдем.
Губы Кэтлин шепчут знакомые слова. Свечи отбрасывают пляшущие тени на деревянную Богоматерь.
Что-то здесь не так.
Я тоже это чувствую.
Когда мы выходим из церковного полумрака на солнечный свет, у меня вырывается вздох облегчения.
– Там как-то слишком темно. Даже для церкви, – говорю я Кэтлин.
– Да. Но красиво, согласись!
– Не буду спорить, – киваю я, ведь именно это она хочет услышать.
Кэтлин проверяет телефон:
– Блин. Восемь сообщений от Лона. Он взбесится, если я опоздаю.
– Да ты опоздаешь секунд на пять. Переживет, – успокаиваю я сестру.
– Даже не знаю… – задумчиво тянет Кэтлин. – Не хочу, чтобы он считал меня невоспитанной. Он ведь обращается со мной как с ле-е-е-еди.
– Ты и есть ле-е-е-еди, – говорю я, а Кэтлин уже бежит к пабу, по дороге едва не сшибая урну.
Все-таки у Баллифрана есть свои плюсы: до любого места можно добраться пешком. Кроме замка.
***
Уна ждет меня возле старой заправочной станции. На ней темно-синяя куртка, щеки горят свежим румянцем. Она спрашивает, где Кэтлин, и, услышав, что та пошла к Лону, как-то странно поджимает губы.
– В чем дело?
– Мне не нравится Лон, – признается Уна. – Я кое-что слышала о нем. Твоей сестре стоит быть осторожной. Он… как бы сказать помягче… придурок.
Она произносит это слово, очаровательно смягчая согласные.
– Еще какой придурок, – соглашаюсь я. Не устаю поражаться, сколько у нас с Уной общего. – Он хуже всех, кто когда-либо жил на свете. Без исключения. А почему ты его ненавидишь? Тебя тоже раздражает его самодовольная морда? Что ты о нем слышала?
– Ничего конкретного. Просто говорят, что он неприятный тип. Ну и еще всякое.
– Что именно? – спрашиваю я.
В памяти всплывают слова, сказанные Лейлой тогда, на горном уступе: «Ты же не хочешь, чтобы он волновался». И ее мрачная усмешка. Хотела бы я знать что-то наверняка. Во что можно было бы ткнуть пальцем. Лейла советовала рассказать Брайану о Лоне и Кэтлин. Пожалуй, я так и сделаю.
– Да не знаю. Просто…
Я пытаюсь поймать взгляд подруги, чтобы добиться ответа, но Уна отводит глаза и смотрит в бледное зимнее небо. Ни одна из нас не горит желанием идти в «У Донохью», ведь там мы наверняка столкнемся с Лоном и Кэтлин. Вряд ли Лон сейчас работает, но его квартира располагается прямо над пабом. Он ни разу не приглашал Кэтлин к себе, но, возможно, сегодня это наконец случится. Мне от этой мысли не по себе, и уж тем более я не хочу сидеть в первых рядах. Уна предлагает пойти в маленькую кондитерскую со столиками в глубине зала. Она называется «У Коллинзов», и заправляют там – угадайте, кто? – конечно, Коллинзы. В Баллифране их живет человек сто, не меньше. Пять поколений одной семьи.
– Ух ты! Наверное, это круто.
Я вдруг задумываюсь о том, как мало знаю о семье отца. После его смерти все родственники с той стороны словно забыли о нашем существовании.
– Мне кажется, с Коллинзами не так-то просто подружиться, – размышляет вслух Уна. – Они очень ценят семейные узы. А мы для них чужаки. Я недавно ходила в гости к Чарли, она сама меня пригласила, и все равно было такое чувство, что мне не рады. Представляешь, они на меня таращились!
– Ужас какой. Маму тоже на меня таращится.
– Тут другое. – Уна мотает головой. – Она на всех таращится. Это не так обидно.
– Как по-твоему, чем она… – Я замолкаю на полуслове, потому что сама толком не знаю, о чем хочу спросить.
Женщина ставит на столик перед нами пузатый чайник и чашки, и мы ждем, пока она уйдет.
Уна пьет черный чай с медом. После первого глотка она радостно хмыкает, и я улыбаюсь ей, а она улыбается в ответ.
– Мы ходили в церковь, – говорю я, просто чтобы хоть что-то сказать. – Мы с Кэтлин. Она хотела поставить свечку.
– Богородице Баллифрана?
– Да. Откуда вообще взялась эта деревяшка? Она странно выглядит.
– Мой отец вырос здесь. Он рассказывал, что эта святыня старше деревни. По легенде, местный фермер с покалеченной рукой как-то отправился в лес за торфом и нашел эту штуку. Едва он к ней прикоснулся, как его рука исцелилась. Тогда он отнес ее священнику, и тот решил, что это сама Дева Мария. Потом, кажется, было еще несколько чудес.
