Ворон, сидящий на подоконнике у меня над головой, громогласно каркает. Он что-то держит в клюве. Маленький круглый камешек. Я чувствую, как волоски на коже встают дыбом, и ухожу, подавив желание протянуть к ворону руку.
Горчичное семя
(чтобы разогреть тело)
Мы не виделись с Уной с того самого вечера. В школе она не появлялась. Я била себя по рукам, чтобы не строчить ей эсэмэски, – не хотела на нее давить. Боялась отпугнуть. Пусть думает, что со мной легко.
Как тогда, на пруду.
Я поднимаюсь по лестнице, не обращая внимания на доносящиеся с кухни запахи. Ужинать я не пойду – не могу сейчас общаться с людьми, которым что-то от меня нужно. Я надеялась, что Маму расскажет мне о Лоне. А еще, что она приложит чуть больше усилий, чтобы меня убедить.
Я хотела, чтобы меня добивались. И чтобы меня оставили в покое.
Хотела объять необъятное. Обучаться колдовству – и сохранить свою нормальную, счастливую жизнь.
Там, у Маму, я говорила в гневе, но слова шли от сердца. Я должна искоренить эту часть себя. Помню, как мама начала ходить в церковь каждое воскресенье. Нам с Кэтлин тогда было семь или восемь лет. Мы ходили на службу втроем, пока мне не исполнилось тринадцать и мама позволила мне решать самой.
Я мысленно возвращаюсь к Богоматери Баллифрана, стоящей на алтаре в окружении свечей. Вспоминаю, как тени танцуют на ее деревянной плоти. С подобными странностями люди готовы мириться. Они не возражают против обрядов и заклинаний, которые привлекают Бога на их сторону. Это ведь тоже своего рода магия, но мне от нее становится не по себе. Я чувствую себя маленькой и беспомощной.
И я не хочу, чтобы мама ставила свечки за мое душевное здоровье или беспокоилась о том, что я от нее отдаляюсь. Не хочу, чтобы из-за всяких странностей она потеряла еще одного любимого человека. Я думаю об отце, сгоревшем на лесной поляне. Закрываю глаза и почти чувствую разлитый в воздухе резкий запах. Листья, устилающие землю. Обугленное тело, зеленые деревья. Во всем этом кроется какая-то загадка, вот только разгадать ее мне не под силу.
Меня не покидает ощущение, будто мир вокруг поставили на паузу – до тех пор, пока моя жизнь не вернется в привычное русло.
Я по-прежнему держу все при себе. Своих чувств я не стыжусь, разве что немного, но и делиться ими не спешу. Проблема не в том, что я влюбилась в девушку, а в том, что я не могу рассчитывать на взаимность. А я не хочу, чтобы мама и Кэтлин узнали, что меня отвергли.
И не хочу стать просто заменой Клодин.
На ум приходит сказка о лесном дьяволе… Приводишь живое существо на безлюдный перекресток. Лучше всего какое-нибудь невинное создание. Вооружившись острым ножом и железной решимостью, вонзаешь лезвие в плоть. Можешь даже проявить фантазию и поиздеваться над несчастной жертвой, если тебя от этого не воротит. Зов, посылаемый в другой мир, станет только громче.
Дьявол откликается на острую боль. Маленькая смерть для него – как сигнальный маячок во тьме. Сообщение о том, что тебе что-то нужно.
А еще разрешение.
Потому как, если дьявол явится, тебе придется потрудиться. Заключить с ним сделку. Предложить свою душу. Он может согласиться или отказаться. А может не сказать ни «да», ни «нет». Но, если он прислушается к тебе, ты сможешь сделать многое.
Пока не умрешь.
Я думаю, о чем мы с Маму умолчали. Она назвала это вопросом. Брайан – обрядом.
Ради чего убили ту лису?
А на что я готова пойти ради Уны? На убийство вряд ли. Ведь чувства, которые пробудили таким образом, будут ненастоящими. И обряд может не сработать. Так ради чего лису лишили жизни? Ради любви, здоровья или власти? Или все это лишь сказка из старой книги, история, передающаяся из уст в уста, чтобы придать смысл действиям, в которых смысла нет. Я мысленно перебираю сказки из папиной книги. Практически у каждой счастливый конец. Если знаешь правила, всегда можно избежать беды. Вот только я их пока не знаю.
А правила есть, но никто тебе о них не расскажет. Придется догадываться самостоятельно, идти путем проб и ошибок. И когда ты наконец разберешься, правила изменятся.
Бессмыслица какая-то.
Ночью во сне я вижу отца. Его лицо надо мной, губы шепчут молитву. Пахнет лемонграссом.
Вдали шумит залив.
На дне кружки толкаются белые камушки.
У дороги прорастают белые кресты.
Сердце бьется как сумасшедшее.
Все вокруг застыло.
Я вскрикиваю и просыпаюсь.
Коровяк
(от гриппа, подагры, головной боли)
Утром в ванной я заметила синяк на шее у Кэтлин – сзади, чуть ниже линии роста волос. Она сказала, что ударилась о раковину, когда мыла голову. Синяк был ярко-лиловым, величиной с монету в два евро. А по форме напоминал яйцо.
Синяк на шее оказался не единственным. Зеленые, желтые и коричневые отметины размером с мелкую гальку усеивали ее руки. Я поняла, что это отпечатки пальцев, и уже открыла рот, чтобы забросать сестру вопросами, но Кэтлин заговорила раньше:
– Ничего страшного. Я просто какая-то неловкая в последнее время. Может, у меня голова кружится от любви. Все это обожание вредно для здоровья. – Она взмахнула рукой, живо напомнив богиню, стоящую посреди фонтана, или невесту на свадебном торте. На миг стала прежней собой, если забыть о синяках.
Я улыбнулась ей и кивнула. И все же…
Синяки – это маленькие кровоподтеки. Они разукрасили кожу Кэтлин, как цветущие водоросли – поверхность воды. А в глубине она испытывает боль.
Хелен Гроарк.
Я не могу отмахиваться от прошлого. Больше не могу.
Смотрю на маму, которая сидит за кухонным столом напротив меня, и размышляю, как половчее поднять этот вопрос. Нужно выбрать момент, когда мы с ней останемся вдвоем. Брайан опять уехал по рабочим делам, так что сейчас нас в замке трое.
– А чем именно он занимается? – спрашивает Кэтлин, вгрызаясь в тост. – Я думала, Брайан будет больше времени проводить здесь. Все-таки он богатый, зачем ему самому мотаться по делам?
