– За что?
– За это, – она покрутила пальцем, будто показывая на весь зал.
– За что, за этот зал?
– За весь замок, за город, за Бальтазар.
– Почему?
– И даже за тебя, Тоби. Ты оказался здесь по моей вине. Если бы я не пришла в твой дом, если бы ты не полез за мной в ту дыру…
– Я полез за Альфредом, не за тобой. А ты помогаешь мне вернуться домой.
– Не очень-то хорошо у меня получается.
– Ну это же вина Регента, не твоя.
При упоминании Регента лицо девочки помрачнело.
– Кстати, мы только что его встретили, – добавил Тоби, потирая шею.
– Ты в порядке? – заволновалась Тамурлейн и посмотрела Тоби в глаза. Он впервые заметил, что у неё серые глаза, и улыбнулся. Было здорово снова её видеть.
– Ну, у меня болит горло, – сказал он. – И спина. Но я думаю, что переживу.
– Я убью его, – прошипела Тамурлейн. В её глазах сверкнула лютая злоба.
– Таме, – Тоби снова пришлось повторить её имя несколько раз и потрясти её за плечо, чтобы оторваться от чёрных мыслей. – В чём дело? Расскажи мне.
– Я вспомнила, кто я такая. Я всё вспомнила.
Она не собиралась продолжать.
– Ну и кто же ты?
Тамурлейн встала, подошла к шторе и выглянула из-за неё. Тоби вздохнул и покачал головой. Она не собиралась говорить.
В саду на башне Тоби промок до нитки. Он достал из рюкзака свои сухие вещи и переоделся в них из одежды Гаспера. Тамурлейн вернулась и села рядом.
– Нас было четверо, – сказала она.
Тоби ждал.
– Я, Кертен, Олли Беспечный и Бёрстон.
– Бёрстон Шимплинг?
– Да. Бёрстон Шимплинг. Он всё время таскался за нами, хотел быть одним из нас. Он был очень настойчив, и в конце концов мы его приняли. Он был на класс младше. Понимаешь, мы учились вместе. В Школе Мечтателей. Я, Кертен и Олли были лучшими в нашем классе. Лучшими во всём, но особенно в мечтании. Бёрстон хотел думать, что он тоже хорош, но нет. Он был средненьким. Но мы трое были гениями. О, мы могли обмечтать кого угодно. Хоть всю Школу. Мы купались в обожании. Уважении. Учителя говорили, что мы станем величайшими Мечтателями, которых когда-либо знал Бальтазар.
Тамурлейн вздохнула.
– Я думаю, что влюбилась во всеобщее обожание. Я думаю, я верила в своё величие. Я думаю, нам всем это нравилось. Особенно Олли. Он красивый, ты не замечал?
– Не знаю. Думаешь?
– Да. В общем. Ему нравилось быть красивым и обожаемым. Я думаю, я… Я думаю, я и сама была в него немного влюблена. Его самодовольство раздражало, но его уверенность была заразительна, – Тамурлейн закрыла глаза и покачала головой. – Какими идиотами мы были.
– Я знаю, каково это. Я всё время веду себя как идиот и делаю всё неправильно. Это бесит.
– Олли обожал славу и почёт. Он стремился к ним. И мечтание давалось ему легко. Ему даже не нужно было прилагать усилия. А Кертену нравилось мечтать. У него получалось по-своему. Его мечтания были не столь впечатляющими, как у Олли.
– А какими были твои мечтания?
– Мои? Трудными. Но знаешь, когда начинает получаться, уже не нужно напрягаться, ты ощущаешь свободу. И радость, которая тебя отрывает от земли. Это совершенно бесподобное ощущение.
– Я себя так чувствую, когда запускаю свою яхту в пруду.
– Наверное, это чем-то похоже. В общем, потом кое-что изменилось.
– Что же?
– Маладайн тогда ещё не стал Регентом, но у него уже было достаточно власти. Он входил в правительство и контролировал Мечтателей. Он не был главным в Школе Мечтателей, главным был директор, но Маладайн фактически контролировал Школу. И он увеличивал нагрузку на Мечтателей и на учеников Школы. Он превратил её в фабрику мечтаний. Мечтатели начали терять силы раньше, чем прежде, и выдыхались через год-два после выпуска. А некоторые лебедята теряли силы ещё даже до выпуска. У них случались срывы. Они отчислялись. Но дело было не только в этом. Бальтазар стадал от стихийных бедствий. Стало больше пожаров, наводнений, бурь, даже землетрясений. Начались неурожаи. Болезни косили наш скот. Рыбные места опустели. Люди начали говорить, что это из-за мечтаний.
– Почему?
– Никто не знал. Но всё это случилось тогда же, когда Маладайн увеличил нагрузку на Мечтателей. Поэтому король создал комитет, который должен был установить источник проблем. И комитет нашёл дыры.
– Между твоим миром и моим?
– Между этим миром и многими другими. Кто-то говорил, что дыры появляются из-за мечтаний и вызывают остальные беды. Маладайн говорил, что это ерунда, что дыры не связаны с мечтаниями. И доказательств обратному не было.
– Но при чём здесь ты?
– Кертен прочитал всё, что нашёл про мечтания и дыры, – продолжила Тамурлейн. Она говорила медленно, будто рассказывая сама себе. – Он прочитал отчёт комитета, поговорил с исследователями, вступил в общество, которое считало, что стихийные бедствия вызваны мечтаниями. И Кертен пришёл к выводу, что нужно этому положить конец. По крайней мере, что-то сделать с этим.
Альфред выполз из-за барабана. Он подошёл к Тамурлейн и стал проситься на руки. Девочка подняла кота и начала задумчиво гладить его белую шерсть. Альфред расслабился.
– Мой отец умер, когда мне было пятнадцать, – проговорила Тамурлейн.
– Оу, – сказал Тоби, не зная, что ещё сказать.
– Я не знала свою мать. Она умерла, когда я родилась. Смерть моего отца всё изменила.
– Могу представить.
– Нет, не можешь. Видишь ли, мой отец был правителем Бальтазара.
– Королём?
– Да. Королём Сигобертом.
– Постой-ка. Это значит, что ты… Тогда ты…
– Да, я королева. Королева Тамурлейн, правитель Бальтазара.
– Ого, – сказал Тоби, не зная, что ещё сказать. – Это же здорово, – сказал он наконец. – Ты же можешь делать что захочешь.
– Нет. Не могу. Когда мой отец умер, я была слишком юна, чтобы стать правителем, поэтому был назначен Регент: мой дядя, Никодемус Маладайн.
– Так Маладайн твой дядя? Тяжело, наверное, иметь такого дядю.
– Хуже, чем ты можешь представить.
– Ужнаверное. Получается, Фадранга – твоя… бабушка, да?
– Да.
– Тогда понятно, почему миссис Блеверхассет приняла тебя за Фадрангу. Наверное, ты похожа на свою бабушку.
– Ты представляешь, каково быть частью этой семьи, Тоби? Семьи убийц.
– Нет.
– Это жутко. Знать, что смерть у тебя в крови. Слушай. Вот что случилось. Когда мой отец умер, я оказалась на попечении Регента. Мне было пятнадцать, совершеннолетие наступает в шестнадцать. Вообще-то я никогда не хотела править. Я не хотела власти. И дурацких денег, которые к ней прилагались.
