Я что-то предчувствовал — и оттого был в дурном настроении. Да, четыре месяца я жаждал этой битвы… и теперь не был весел! Я поймал себя на том, что странно бормочу: «Военное счастье — продажная девка!»
Я надел свой счастливый мундир с орденом Почетного Легиона и крестом Железной Короны, долго натягивал сапоги… и вдруг ясно ощутил: старею… ноги пухнут… С трудом помочился… От простуды был заложен нос… Нет, не было обычной радости перед битвой! Подвели лошадь, я вскочил на нее… но тяжело… тяжело…
Я смотрел в подзорную трубу, как по равнине бежали в атаку маленькие фигурки. Взвился дымок — ударила батарея. Все-таки война — примитивное, варварское занятие, вся суть которого — в данный момент оказаться сильнее…
Но «данного момента» все не было. Русские в тот день стояли насмерть. Они были неузнаваемы… нет, узнаваемы — Прейсиш-Эйлау! Клочки земли, усеянные мертвецами, переходили из рук в руки. Прибежал адъютант от Нея. Маршал умолял о подкреплении, просил ввести в бой гвардию. Я сказал: «Он предлагает мне рискнуть остаться без гвардии за тысячи километров от Франции?»
В тот день победа оспаривалась с таким упорством, огонь был так губителен, что генералам приходилось платить своими жизнями, пытаясь обеспечить успех атак. Ни в одном сражении я не терял столько генералов… Моя артиллерия палила, кавалерия рубила, пехота шла в рукопашную, но русские не двигались с места. Они были, как цитадели, которые можно разрушить только пушками — стреляя в упор!
Наступила ночь — русские не отступили. И только к рассвету они организованно отошли, оставив нам… двенадцать орудий! И это были все мои трофеи! Я велел отправить в Париж реляцию о победе, но я знал: русские не бежали! Мы не взяли ни одного знамени, не было пленных, одни мертвецы… Утром я прошел по полю сражения. Оно все было усеяно трупами и свежими могилами… Я узнал потом, что пятнадцать тысяч русских ополченцев всю ночь хоронили своих. И, только похоронив всех, они отошли.
Возвышенность за деревней находилась в центре нашей атаки. Теперь она вся была покрыта телами моих павших солдат… Помню, я спросил одиноко стоявшего на холме молоденького офицера, что он тут делает и где его полк. И он ответил: «Здесь». И показал на землю, усеянную синими мундирами.
Сколько погибло русских? Не знаю. Их ополченцы навсегда похоронили истину вместе с трупами. Мы же потеряли пятьдесят восемь тысяч солдат и сорок семь генералов. Русские должны были потерять намного больше… думаю, около ста тысяч. Целый народ погиб с обеих сторон. Но они были дома. А я — за тысячи километров от Франции.
Днем мы окончательно выяснили, что Кутузов отходит к Москве, и двинулись вслед за ним. Я жаждал продолжения боя. Но русская армия прошла через Москву и оставила нам город… правда, не посмев его сжечь, как Смоленск. Маршалы умоляли меня не входить в Москву, преследовать русскую армию, навязать еще одно сражение — добить одноглазого старика. Но я так ждал этой встречи со столицей Азии… загадочной Азии… И еще: я не мог дать тотчас новую битву. Непреклонность врага на поле боя надломила дух армии… я чувствовал это…
Шпионов в Петербурге у меня не было. Основным источником информации продолжали быть перехваченные письма де Местра. Из них мы узнали, что настроение в столице смутное. Мать царя и цесаревич Константин просили Александра немедля начать переговоры. Они меня боялись! Де Местр писал: «У всех при дворе вещи упакованы. Все уже одной ногой в карете и ждут, когда Бонапарт сожжет Москву, после чего отправится к Петербургу». Но в конце письма сообщал неприятное: «Слава Богу, о мире ни слова. Царь полон решимости и отвергает все предложения о мирных переговорах, идущие от матери и брата».
Почему я не пошел на Петербург? Дело тут не только в усталости истощенной, поредевшей армии. Просто я уже предвидел исход… звезда моя тускнела… вожжи ускользали из рук. Я ясно видел: чудесное в моей судьбе пошло на убыль. Судьба больше не осыпала меня своими дарами, я их вырывал у нее как бы насильно… Я все сделал, как обычно, в московской битве. Но судьба не дала мне победу…
И я решился войти в Москву. Чтобы… хотя бы увидеть мечту! Сколько раз мне снился во сне этот город!
Я стоял на высоком холме. Город лежал у ног. Как сверкали золотые купола церквей на солнце!.. Но где завораживающий колокольный звон, о котором я столько слышал? Я начал понимать… значит, и здесь нет людей?! Но, слава Богу, хотя бы нет и отвратительного запаха гари, который преследовал меня с тех пор, как я перешел Неман…
Я ждал обычной церемонии встречи победителя, которую видел столько раз. Ждал делегацию магистрата с ключами от города, как положено в цивилизованных странах. Но никто не шел. И я спросил Коленкура: «Может, жители этого города не умеют сдаваться?» Я постоянно забывал, что имею дело с варварами, с азиатской страной, где не соблюдают европейских обычаев.
Я послал офицеров в город — привести кого-нибудь из бояр. Привели… нескольких французов — гувернеров и книгопродавца.
Я спросил его:
«Где городской магистрат?»
«Уехал».
«А где народ?»
«Выехал».
«А кто же сейчас в городе?»
«Никого».
И я понял, что он не врет.
Надо было занимать пустой город. Я дал знак — заиграл военный оркестр, и войска пошли по кривым улочкам мимо особняков с палисадниками, этаких маленьких дворцов… На улицах действительно не было людей. В зловещей тишине вымершего города музыка звучала как-то слишком громко и гулко. Пустые дома были открыты. В некоторых (как мне потом донесли) еще теплились печи. Очевидно, решение о сдаче было принято внезапно, и люди второпях оставляли столицу.
Под звуки «Марсельезы» я въехал на главную площадь города и увидел стены с островерхими башнями. В полуденном солнце купола церквей нестерпимо сверкали… Мы подъехали к главным воротам в эту крепость, называемую «Кремль». Над воротами висела икона. На площади перед Кремлем стояла огромная церковь, вся разрисованная каменным орнаментом.
Я въехал в Кремль. Здесь жили и были погребены московские цари. В этих стенах родилось их варварское могущество. Множество самых почитаемых древних храмов… Века смотрели на меня с сонных золотых куполов. Здесь застыло время. Я оказался в азиатском Египте…
Я бродил под сводами древних палат и даже присел на золотой трон московских царей. И вдруг подумал: «Мне следует умереть здесь, в Москве!»
Не успел я поразиться этой внезапной мысли, как вошел Даву. Он сообщил, что русские бросили в городе множество пушек… а вот оставшиеся пожарные насосы старательно испортили. У них не было времени увезти пушки, но было время испортить насосы. Зачем?
И как ужасный ответ принесли воззвание губернатора Москвы. В нем варвар похвалялся, что сжег свой дом, чтобы не оставлять его нам. К вечеру Даву сообщил, что один саксонский драгун рассказал ему о фитилях, найденных в доме, где он встал на постой. Даву сказал мне, что боится, как бы русские не зажгли город. Я тоже думал об этом, но все-таки в подобное варварство поверить не мог. Сжечь свою древнюю столицу! Нет!.. Но утром схватили русского полицейского офицера, который кричал, что «скоро, скоро будет огонь!» Его привели ко мне. Сначала он показался мне сумасшедшим, но потом я подумал, что все это делается нарочно: царь решил меня запугать перед тем, как предложить мир. Я велел основательно допросить офицера. К сожалению, приказ «допросить основательно» гвардейцы поняли по-своему и несчастного расстреляли. Я не хотел этого…
