Однако девчонка оказалась достаточно осведомленной обо всех темных делах императора (за завтраком отец читает вслух английские газеты). Она забросала его градом вопросов: об убийстве герцога Энгиенского, о чуме и расстрелах в Египте. И надо было видеть, как горячился император, доказывая тринадцатилетней кокетке свою невиновность! Вот уж действительно — «от великого до смешного…»
Вчера мы направлялись по узкой дорожке к нашему бунгало. Процессию возглавлял император, за ним шел я, потом мой сын, почти ровесник Бетси, и ее старшая сестра. Сама героиня романа шествовала сзади… Она нарочно сильно поотстала от всех. Потом, якобы для того, чтобы нас догнать, разбежалась и, как бы не сумев вовремя остановиться, всем телом толкнула сестру. Бедная девица, потеряв равновесие, упала на моего сына, тот на меня… а я — на императора. Император в наказание схватил Бетси и заставил моего робкого сына ее поцеловать. Она бешено сопротивлялась, и мне показалось, что императору доставляет необычайное удовольствие держать в руках ее гибкое, извивающееся тело…
Сегодня она отомстила. Император дал подержать ей свою шпагу. И очаровательная мерзавка, без всякого почтения к исторической шпаге покорителя Европы, начала делать опаснейшие выпады, заставляя его отступать. Прибежавшему по моей просьбе Маршану пришлось выбить оружие из ее рук… к неудовольствию императора.
Не знаю, как далеко зашел бы этот невинный роман, если бы наш дом на скале не был готов… Впрочем, и после этого она часто приезжала с отцом к нам в Лонгвуд.
На остров прибыли комиссары союзников — наблюдать за императором: австриец, русский и француз. Они хотели представиться своему пленнику, но император отказался их принять. Надо отметить, что все они — не самые лучшие представители человеческого рода. Француз маркиз Моншеню (его знатное имя, пожалуй, единственный дар, который преподнесла ему судьба)напыщен, самодоволен и носит нелепейший парик прошлого века с косицей. Император подговорил Бетси уничтожить эту косицу и даже поручил Киприани купить у аптекаря разъедающее вещество. Но мать Бетси вовремя остановила эту проделку…
Об австрийском комиссаре император сказал: «Император Франц, чья дочь стала моей женой по ее и его желанию, которому я дважды возвращал его столицу, и который теперь задерживает мою жену и моего сына, — имеет ли он право прислать сюда комиссара, не написав мне при этом ни строчки, не сообщив никаких известий о жене, о здоровье моего сына? Могу ли я после этого принять его посланца и о чем-то с ним говорить?»
Почти то же он сказал и о русском: «Когда царь Александр зависел от меня, он был со мной дружен. Да, я вел с ним войны, но политические, не личные… Короче, я не желаю видеть и русского комиссара!»
Сегодня император добился для меня разрешения осмотреть наше будущее жилище. Я отправился туда в сопровождении английского офицера. Мы долго ехали по дороге, ведущей вверх по скале. Восемь километров пути привели к нашему плато. Мой спутник не без удовольствия рассказал, что эта скала, нависшая над морем, считается самым гиблым местом: всегда окутана туманом, всегда — в дожде…
Наконец приехали. Я увидел жалкие каучуковые деревья на пустом плато и маленькое уродливое строение. Отсюда открывалась нерадостная панорама: всюду были видны несущие службу часовые.
— Это и есть Лонгвуд. Ваш теперешний Тюильри, — расхохотался англичанин.
Я осмотрел жалкий дом, состоявший из дурно окрашенных небольших каморок, сильно пахнущих навозом.
— В течение полсотни лет Лонгвуд использовался как скотный двор. Только в последние годы здесь настелили доски поверх экскрементов, и мы его превратили в жилой дом. Однажды здесь даже была летняя резиденция вице-губернатора. Так что будете обитать в вице-губернаторском дворце и одновременно… на бывшем скотном дворе!
И мерзавец вновь расхохотался. Прощаясь, он сказал:
— Надеюсь, вы повеселите вашего повелителя и правдиво опишете его Тюильри.
Кстати, когда я вернулся и все рассказал, император и в самом деле… очень весело улыбнулся.
Император обнаружил метрах в ста за коттеджем Бэлкомбов родник под тремя ивами. Он долго стоял над ним, потом сказал:
— На этом месте я хотел бы быть похороненным.
Помолчал, будто к чему-то прислушиваясь, и добавил:
— И буду.
Сегодня около родника император вновь заговорил о смерти:
— У меня проблемы с желудком, частые колики… От рака умер мой отец… Но я, скорее всего, умру не от рака, меня… отравят англичане.
И, не дожидаясь моих возражений, завел разговор о Бетси:
— На самом деле мне с ней просто весело. Я смеюсь вместе с ней. Раньше, когда я правил народами, у меня не было чувства юмора. Власть не может быть смешливой. И вот теперь… Но иногда в разговорах с ней возникают и очень серьезные моменты. Как объяснить маленькой девочке, что законы морали и условности порой трудно применимы к властителям?.. Однако все это надо заканчивать и побыстрее переезжать на «сухую гильотину», каковой, как я понял, станет для нас Лонгвуд.
Он сидел на поваленном дереве и что-то чертил палкой на песке.
— Двадцать лет я боролся с англичанами… Я уже побеждал при Ватерлоо, но… Но если бы даже я выиграл, я все равно не победил бы. Я не мог бороться с целой Европой… Я мечтал, чтобы Франция правила целым светом. Но во время Ста дней понял: для этого у нее уже нет необходимого населения. Моя армия лежит на полях Европы, в Африке и в России… Мои ворчуны-гвардейцы остались в грязной жиже на поле Ватерлоо…
Вот почему он отказался сопротивляться тогда, в Париже, когда толпы шли мимо его дворца. «Нет необходимого населения». Его вечное соревнование с Александром Македон-ским… А меньше целого света он не хотел.
— Я рассказывал вам, как искал смерти на полях сражений. Но судьба все время отказывала мне. И я задавал себе вопрос: почему? И понял: я остался жить, чтобы победить их… Возблагодарим же глупцов за все унижения, которым они меня подвергли… и еще, увидите, подвергнут. Ибо теперь все, что мы с вами запишем, будет читаться как житие мученика. Каждое слово, записанное вами, приобретет в будущем великую цену, ибо будет оплачено моим страданием… Да, двадцать лет я боролся с англичанами. И только теперь смогу их победить! Увидите, мое мученичество вернет корону моему сыну… Я прочел все, что вы записали. Но теперь нам следует еще раз все переписать с самого начала. Начнем, как только переедем в Лонгвуд.
Вчера простились с гостеприимным бунгало. Наш путь лежал на скалу. И в первый же день возобновилась наша диктовка.
Мы живем на скале, окруженные вечным мокрым туманом. В каморке, именуемой «кабинетом императора», проводим по четырнадцать часов в сутки.
Император заново рассказывает все, что я записал на корабле. Но теперь он диктует мне… совсем иную историю! Это жизнь великого и справедливого полководца, который, оказывается… никогда ни на кого не нападал! Нападали на него, потому что он был законный сын Французской революции. Оказывается, он всегда уважал и свободу творчества, и либеральные идеи. И нес (правда, на штыках) великие идеи свободы и равенства в феодальную Европу. «Я сеял семена свободы повсюду, где внедрялся мой Кодекс. Я боролся за равенство, мечтал установить всеобщую свободу совести и дать благо образования всем классам…»
