Как мы уже говорили, Босх родился в 1450 году, и эту дату нам надо запомнить, потому что 1450 год — это год очень важный. Это дата рождения книгопечатания. Говорят, что Иоганн Гутенберг свой печатный станок запустил в 1450 году. Даты немного колеблются, но это не имеет значения. А для нас это дата, когда родился Ерун Антонисон ван Акен.
Возвращаясь к картине «Корабль дураков»: эту веселую картинку в литературе о Иерониме Босхе, в любой литературе, исследующей символический художественный язык Нидерландов, называют народной, фольклорной. Есть такое мнение, что он апеллирует к фольклорным пословицам и поговоркам, к фольклорному опыту, то есть к народному, к матрешкам, к какой-то обезличенности, к массе человеческой, а не к личности, не к индивидуальности, как итальянцы. Очень часто задают себе вопрос: почему при всей гениальности Европа идет за Италией, а не идет за Нидерландами, когда у них есть такие замечательные художники? Почему Европа идет за Италией? Потому что Италия — страна гуманизма, Италия создала великую архитектуру, Италия создала великую современную музыку. Потому что Италия апеллировала к личности человека, к человеку деятельному, человеку духовно-творческому. А Босх апеллирует не к нации, не к фольклорному народу, как это очень часто объясняют, а к обезличенной массе людей.
Вот в чем дело! Он открыл какого-то совершенно нового героя. Как писала Агния Барто, «друг на друга все похожи, все с хвостами на боку».
Как ни странно, художника, который больше бы резонировал в нас, чем Босх, назвать очень трудно. Но где этот резонатор, в чем дело? Когда вы смотрите на картину «Корабль дураков», вы можете ее рассказать. Последовательно рассказать. Вот какая-то субстанция, которую мы называем водой. Вот корабль. Вот какие-то люди. А чем все эти люди заняты? Они заняты только тем, что они развлекаются. Они выпивают и развлекаются, друг друга цапают за всякие места. Опять такие незатейливые солдатские развлечения. Все добывают себе какую-то еду, особенно когда еда уже дарована и надо просто залезть на мачту. Босх как бы обсуждает тему вот этих массовых потребностей, низовых потребностей. Наших с вами грехов, говоря высоким языком. Но что интересно: когда вы смотрите на его картины, то замечаете, что они действительно написаны мастерски. И правильно писали его современники — он может написать одним ударом, «а-ля прима». Если бесконечно увеличить, то изумляешься. Думаешь — интересно, а кто это написал? В какие времена?
С таким размахом кисти действительно никто не писал. Так просто, даже холст просвечивает негрунтованный. А посмотрите, какие он писал натюрморты! В том же самом «Корабле дураков»: эти красные ягоды, которые лежат на тарелочке, — как это красиво, сочно, как это здорово все написано. Но только подлинный смысл действительно от нас ускользает. Мы через эту простую фабулу можем связать происходящее. Мы понимаем смысл того, что он нам предлагает. И для этого великой премудрости не надо. Но мы очень хорошо понимаем, когда смотрим и «Корабль дураков», и другие его картины, что за этим первичным смыслом перед нами поднимаются другие смыслы. Иероним Босх выступает как рассказчик. У него всегда настолько мелкие фигурки, их так много, они в таких сложных драматургических переплетениях друг с другом, в таких фантастических, странных, необычных, что ты невольно вступаешь на путь рассказа самому себе. Он повествователь. Он рассказчик. Он описатель. Только история, которую он рассказывает нам и повествует до всяких мелочей, при ближайшем рассмотрении не совсем такая, как ты представляешь себе ее изначально.
Если бы он просто осуждал беспечные и похотливые нравы, этот художник давно был бы забыт. Но за всеми его картинами, текстами (потому что это картины-тексты, а эти деревянные манекены, одетые так или сяк, это как буквы в каком-то тексте) стоит великая художественная рукописная книга. Картины-книги. Картины-тексты. Он очень любил принятые в северной школе закрывающиеся триптихи или диптихи. Итальянцы любили фреску — у них стены. А в северной готике стен нет, там живопись обретает несколько другую форму, форму миниатюр. И эти триптихи всегда были приняты в церквях. Собственно говоря, Босх писал церковные вещи. И когда мы вступаем на этот путь, мы понимаем, что эти фигуры — это буквы текста, а эти рассказы — это какие-то тексты, и что в этих текстах скрыт очень глубокий смысл.
Мы знаем, что Иероним Босх был не просто человек. Он, во-первых, принадлежал к некоему духовному сообществу — Братству Святого Свободного Духа. Он похоронен в Церкви Святого Духа — эта церковь, видимо, принадлежала этому братству. Часто говорят, что он принадлежал к так называемым адамитам. Но, сопоставляя то, что известно о нем, и то, что известно об адамитах, приходишь к выводу, что это не совсем то же самое. Он принадлежал именно к Братству Святого Духа. И мы не должны забывать о том, что творилось в духовной жизни того времени, какая она была сложная и какая она была кровавая. Это была эпоха начала протестантизма, время Мартина Лютера. Это была эпоха усиления католической реакции. Огромное количество интеллигенции было и не с теми, и не с другими…
Иероним Босх родился в 1450 году, а умер в 1516. Так кому он был прямым современником? Дюреру, Микеланджело, Леонардо… даже Боттичелли, потому что Боттичелли умер в 1510 году. Босх умер в 1516 году, а Рафаэль — в 1520-м. Эти люди жили одновременно. У них были одни и те же заботы. Перед ними стояли одни и те же проблемы духовного выбора, они просто шли разными путями. Они выбирали разное. Но они никогда не были только художниками.
Художники эпохи Возрождения никогда не были только художниками. Они были философами, они были заряжены главными проблемами времени. Вот Босх назвал свою картину — «Корабль дураков». Он сам придумал такое название? Между прочим, в терминологии того времени кораблем называлась церковь, храм, базилика. В языке профессиональном, богословском, она — корабль. Потому что ею управляет тот, за кем мы должны идти. То есть мы — верующие на этом корабле. Но еще точнее, кораблем называлась одна из частей церковного интерьера, храмового интерьера, где сидят молящиеся. Перекладина католического креста называлась трансепт, или средняя часть, над которой возводится шпиль или купол. Финальная часть называлась алтарем. Алтарь — огороженное место, где почиет дух святой. А вот трансепт — это очень важное место. Трансепт — это ничейная территория, место мистического соединения человека с Богом. То место, где мы сидим, называется корабль. В стихах слово «корабль» тоже имеет определенный смысл. У Есенина — «когда вообще тот трюм был русским кабаком». И у Лермонтова корабль, и у Пушкина корабль, и Сталина мы называли — «кормчий наш и рулевой», подменив Бога его именем. Это сквозная аллегория, метафора в общемировом культурном пространстве. Но в те времена, в середине XV века, корабль символизировал место сакральное, священное, которое должно направляться Богом. И даже не Богом, а творцом, создавшим мир.
Вот где смысл «Корабля дураков» — корабль-то стоит! Корабль не движется. История остановилась. Корабль стоит, он пророс. И посмотрите, кто на корабле: монашки, монахини, миряне — все в куче. Они люди — человеки. Они гуляют и поют. Им и горя мало, и они не знают, что корабль остановился. Они дураки. А почему они дураки? Они дураки по одной только причине — они и хитрые, они и деловые. Посмотрите на картину: они перестали слышать что-то еще, им интересно только прожигание жизни. Им интересен только самый низовой уровень.
