– Да нет. Устал платить им бешеные деньги. Ведь результат –
такой мизерный. Конечно, когда человеку вдруг становится плохо, врач поможет. А
уж если заработал за долгую жизнь что-то хроническое, доктора не помогут. И они
это знают. Они сюсюкают с таким больным, как с маленьким ребенком, чтобы как-то
подбодрить. Но – к черту все это! Хватит с меня! Со мной никогда не сюсюкали, а
сейчас и подавно мне этого не надо. У последнего доктора, к которому я
обращался, я спросил прямо, без обиняков, будет ли улучшение от его лечения.
Так он взбесился и сказал, что я никогда не поправлюсь и что со временем
возможно и ухудшение. Я прошел полное обследование и последние месяцы чувствую
себя значительно лучше, чем когда-либо прежде. Но ноги все время держу в тепле.
Трэгг смотрел на Карра с отстраненным любопытством, будто
рассматривал некий диковинный экспонат в стеклянной банке. Потом перевел
задумчивый взгляд на Мейсона и вдруг неожиданно проговорил:
– Что ж, прошу прощения, что потревожил вас, мистер Карр.
Мне необходимо было завершить допрос. Простая формальность! Возможно, вас
больше не придется беспокоить. Сочувствую вашим страданиям и надеюсь, что не
очень их усугубил.
– Ничего, – милостиво кивнул Карр. – Приятно поговорить с
умным человеком. Я боялся, что сюда ворвется какой-нибудь грубый, неотесанный и
угрюмый полицейский, будет задавать уйму глупых вопросов. Для вас – пожалуйста,
я всегда дома. Приходите в любое время.
– Благодарю вас, – сказал Трэгг. – Об этом я позабочусь в
случае надобности сам, так что вам не придется знакомиться с новыми людьми из
полиции.
– Очень любезно с вашей стороны, лейтенант, – поблагодарил
Карр. – Но для установления истины я всегда готов…
– Так, – вдруг сказал Трэгг с деланым безразличием, почти
уже выходя, – а как насчет… Роднея Уэнстона? Он…
– Просто слепец, – прервал его Карр. – Это мой пасынок.
Прожигает жизнь где угодно – на пляже, в ресторане… Телефон у меня на его имя,
на двери табличка – тоже с его фамилией. По сути, он снимает эту квартиру. Я
сделал это намеренно, чтобы самому оставаться в тени. Когда разносчики мелкого
товара заходят сюда и спрашивают мистера Уэнстона, мы можем сказать им чистую
правду, что его нет и когда будет – не знаем. Я говорил уже, что не хочу, чтобы
меня беспокоили. Уэнстон у меня вроде прикрытия.
Казалось, Трэгга вполне удовлетворило это объяснение. Он
участливо кивнул:
– Я вас хорошо понимаю. Что, у вас есть какая-то особая
причина избегать людей, мистер Карр?
– Конечно, есть, – поспешил ответить Карр. – Я – нервный,
раздражительный. Врачи рекомендуют мне не растрачивать нервную энергию. Но мне
это не удается, когда я встречаюсь с людьми, особенно незнакомыми. Чужие задают
чертовски много вопросов. Сочувствуют, конечно, но очень много говорят.
Приходят и подолгу задерживаются. Не люблю малознакомых людей.
– Да, и поэтому, полагаю, – добродушно рассмеялся Трэгг, –
чем меньше я задаю вопросов и чем короче мое пребывание здесь, тем более
благоприятным будет мнение обо мне.
– Чушь, – взорвался Карр. – Я не имел в виду вас, лейтенант.
Вы вообще ни при чем. Вы здесь по делу.
– В любом случае мне надо идти, – сказал Трэгг. – Наверное,
мне не придется вас больше беспокоить, мистер Карр.
Мейсон проводил Трэгга взглядом до выхода, заметно помрачнел
и закурил сигарету. В окутавшем его дыму он оставался удрученным и озабоченным,
пока звук захлопнувшейся внизу двери вроде не смягчил возникшее напряжение.
– Зачем надо было говорить ему, Мейсон, – тут же упрекнул
его Карр, – о двух выстрелах и о времени?
– Это послужило бы хорошей маскировкой, – ответил Мейсон. –
Если бы сработало, конечно.
– А что, разве не сработало?
– Не знаю.
– Почему вы считаете это хорошей маскировкой?
– Да потому, что, когда полицейский прорабатывает версии
какого-то дела, он разговаривает со многими свидетелями. Из их показаний
складывается достаточно четкое представление о том, что произошло и когда.
Естественно, полицейскому приятно и внимание газет, поэтому он хорошо ладит с
журналистами, иначе никогда не останется на работе в полиции. Газеты следят за
этим; поэтому, когда вы просите человека, подобного лейтенанту Трэггу, не
сообщать вашего имени для газет, для него это пустой звук, но если вы даете
показания, которые расходятся с фактами в том деле, которым он в данный момент
занимается, тогда-то уж он сам будет заботиться, чтобы ваше имя не попало в
прессу.
– Почему же?
– Потому что, если газеты утверждают, что вы припоминаете
ход событий не так, как свидетельствуют другие, или ваши показания резко расходятся
с их, это значит, что лицо, действительно совершившее убийство и разыскиваемое
полицией, получает поддержку. А это, в свою очередь, значит, что когда
преступника арестовывают, то его адвокат уже знает, куда ему отправиться, чтобы
найти свидетеля, который будет противоречить свидетелям обвинения.
Лицо Карра расплылось в улыбке.
– Умно! – удивился он. – Ничего не скажешь. Вот почему мне
нужны были только вы, Мейсон. Хорошо соображаете… И быстро!
– Ну, не слишком-то обольщайтесь на этот счет! – предупредил
Мейсон. – Потому что в данном случае, как мне кажется, это не сработало.
– Почему же? – нахмурился Карр.
– Трэгг чертовски умен. Этого человека не проведешь.
– Полагаете, он разгадал вашу тактику?
– Я почти в этом уверен, – сказал Мейсон, – но меня
беспокоит не это.
– А что?
– А то, – сказал Мейсон, – как он с ходу начал проявлять
сочувствие и говорить, что позаботится лично, чтобы репортеры вам не досаждали.
– А разве это не то, что нам надо в данный момент?
– Да, надо, кроме одного, – сказал Мейсон.
– Чего же?
Мейсон взглянул на одеяло, наброшенное на колени Карра.
– Если что-нибудь, связанное с вашей инвалидностью, – сказал
он, – даже частично является вымыслом, которым вы пользуетесь для приобретения
собственного алиби, и если состояние ваших ног таково, что вы можете ходить, то
лейтенант Трэгг в первую очередь заинтересуется именно вами в качестве
подозреваемого, отдав «предпочтение» вам перед остальными.
Лицо Карра, все время перекошенное в неприятной ухмылке,
пока Мейсон излагал ему свою теорию относительно реакции Трэгга, неожиданно
переменилось: на нем заиграла улыбка облегчения.
– Что касается этого, – бодро заявил он, – тут я могу
предоставить вам абсолютно достоверное подтверждение, мистер Мейсон: ходить я и
в самом деле не в состоянии. Мои ноги не в состоянии испытывать никакой
нагрузки. Я даже не могу переместиться из коляски в постель и обратно: меня
надо поднимать. Не могу без посторонней помощи добраться до телефона.
