Мейсон и Трэгг осторожно подошли ближе.
Дверь была слегка приоткрыта. Приложив палец к губам, Мейсон
первым шагнул в темноту теплого помещения. Напряженно вслушиваясь, они уловили
звук крутящегося диска телефона; затем, через какое-то мгновение, женский
голос, срывающийся от волнения, сказал:
– Что это за игра, в которую мы играем? Что это означает? Я
слышала, ты женишься на этой чертовке, этой… Да и ты тоже! Этой ночью у тебя
была свадьба… Ну, значит, прошлой ночью. Не лги мне! После всего, что я для
тебя сделала, не думай, что я дам тебе так легко уйти. Как только ты
попытаешься выкинуть эту штуку, тебе конец… Ну, он так сказал… Мистер Мейсон…
Не думаю, что это ловушка. Нет. Я не сказала ни слова… Ты меня не обманываешь?
Любимый! О не-е-ет. Я не могла этому поверить, в глубине души я не верила, но я
хотела выяснить. Я… я должна идти обратно. Полиция еще там. Мейсон уже почти
понял, что на самом деле произошло. Тебе надо что-то с ним сделать. И
немедленно. Помни: я позаботилась об остальных ради тебя. Теперь ты должен это
сделать ради меня… Хорошо, милый.
Послышался щелчок положенной на рычаг телефонной трубки,
шуршание дамского платья, и фигура стала приближаться.
– Давай, – шепотом сказал Мейсон.
Острый, ослепляющий луч фонарика, направленный лейтенантом
Трэггом, выхватил из темноты бледное, испуганное лицо Ребекки Джентри, и она
никак не могла отделаться от беспощадного яркого света.
Глава 19
Утреннее солнце золотило крыши высоких зданий, когда Мейсон,
выйдя из дома Джентри, усаживал Деллу Стрит в свой автомобиль.
– Ну, – сказал он, – сегодня нам сам бог велел целый день
валять дурака. Переведя тебя на круглосуточный режим работы, я в довершение,
заставив печатать признание этой дамы, задал тебе, признаюсь, адскую работу,
как ты считаешь?
– Неплохо бы слетать в Каталину, – вместо ответа сказала
Делла, – поваляться в купальниках, позагорать, поспать, поесть бы булочек с
горячими сосисками, а?
– Искусительница! – тяжело вздохнул Мейсон.
– Да, если бы еще подъехать прямо к взморью, – продолжала
мечтать девушка, – можно было бы успеть к первому рейсу самолета.
Мейсон повернул машину в сторону Уилмингтона.
– Мне кажется, – предположил он, – эта дорога ведет к
агентству, ведь так?
– Правильно, держите прямо! – посоветовала она.
– Чувствую некоторую сонливость в это утро, – признался
Мейсон, – так что придется положиться на тебя. Если заблудимся, придется
позвонить в агентство и объяснить Герти…
– Герти очень понятливая, ей не надо много объяснять. Она
сумеет уладить все вопросы с клиентами.
– Ты говоришь, как будто мы намеренно собираемся
заблудиться, – сказал Мейсон.
– Совсем нет. Мы едем сейчас как раз в сторону агентства.
Послушайте, а ведь вы опять скрыли от меня кое-какие сведения.
– Нет, честно, не скрыл.
– А про Ребекку?
Мейсон рассмеялся.
– Хочешь – верь, хочешь – нет, – сказал он, – но, имея в
руках все данные для принятия решения по этому делу, я никак не мог свести
концы с концами.
– Что вы имеете в виду, говоря, что у вас были все данные
для принятия решения?
– А ты не помнишь? – сказал Мейсон. – Мы не раз обсуждали с
тобой это и решили, что двое, которые вовлечены в дело, были теми, кто не мог
себе позволить появляться вместе на людях и кто не мог общаться по телефону, но
они оба имели доступ в подвал. Мы предполагали с тобой, что человек этот глухой
или настолько немощный, что не может даже подойти к телефону… Но истинное
решение мне так и не приходило в голову. А теперь пришло.
– Какое? – с нетерпением спросила она.
– Чрезвычайно простое. Ребекка ведь могла бы пойти к
телефону, если бы ее позвали, но только после того, как трубку взял бы кто-то
из детей. Самой же звонить ей было нельзя, поскольку это возбудило бы
подозрение: ведь она жила словно затворница.
– А почему Уэнстон не мог просто позвонить и попросить… А,
ну да, понятно… эта его шепелявость. Любой бы сразу узнал, а потом, по мере
развития событий, делал бы выводы. Его дефект достаточно заметен, и забыть
манеру его речи невозможно, если хоть раз слышал ее.
– Именно! – согласился Мейсон. – И вот, размышляя над всеми
данными для принятия решения, я просто не сумел их обобщить.
– Но, по-моему, вы говорили, что голос женщины, которая
звонила вам, был хорошо поставлен и…
– Не забывай, – сказал Мейсон, – что у Ребекки сильно
развита способность подражать голосам. Помнишь, как она имитировала голос Опал
Санли? Она даже попыталась подражать голосу миссис Джентри, но у нее хватило
ума, чтобы понять, что ей придется говорить так, как будто она в сильном
волнении, чтобы скрыть некоторые изъяны при перевоплощении. Дай-ка мне еще раз
текст ее признания, Делла. Мне надо проверить некоторые детали.
– Мне придется зачитать его вам, – сказала Делла Стрит, – со
своих стенографических записей.
– Ну, давай.
Она открыла блокнот и прочитала:
– «Я, Ребекка Джентри, делаю это признание добровольно,
чтобы показать, как глуп лейтенант Трэгг. Он думал, что сумеет польстить мне и
ввести в заблуждение. Я все время смеялась над ним. Всю ответственность за
убийство я беру на себя. Не хочу, чтобы эти обвинения были предъявлены Роднею
Уэнстону. Он к ним не имеет никакого отношения.
Мы с Роднеем встретились случайно, после того как Карр снял
квартиры в соседнем доме. Это была любовь с первого взгляда. Я всегда обожала
подделывать фотографии. Имея некоторую практику при увеличении, можно
манипулировать таким образом, когда лицо с одного негатива можно поставить на
другой. Однажды я сделала фотографию самой себя и приставила к ней лицо Хеди
Ламмар. У меня эта фотография случайно оказалась в руках, когда я прогуливалась
во дворе между нашими домами. Мистер Уэнстон тоже был в это время там. Я
показала ему эту забавную фотографию, и он заинтересовался моими работами. Я
пригласила его к себе в лабораторию, показала ему оборудование и сказала, насколько
искусной я могла бы быть в подделывании фотографий. Надеясь, что смогу
поставить это на коммерческую основу, потому что часто, когда человек
фотографируется, ему может понравиться, как вышло лицо, но не понравиться все
остальное.
Родней потом признался, как отчаянно он влюбился в меня
тогда, хотя не показал и виду, пока спустя три дня я снова не увидела его.
Тогда он этого уже не смог скрыть.
Я всегда ненавидела свою невестку. И никогда не хотела жить
с ней. Я ненавидела ее детей. Мне хотелось приобрести машину. Я так и не смогла
научиться водить, пока жила здесь. Мне машину не давали. Потом Родней посвятил
меня в свои планы, в соответствии с которыми он смог бы иметь достаточно денег,
чтобы жениться на мне, и мы могли бы зажить вполне пристойно, ездить по миру,
фотографировать. Все, что мне нужно было сделать по его просьбе, – это взять
старую фотографию семьи Дорис Уикфорд и произвести манипуляцию: приставить
голову какого-то незнакомого человека к туловищу отца этой женщины. Я сказала
ему, что могу это сделать, если у меня будут оба негатива. Он дал мне один и
объяснил, что другой – в сейфе квартиры Хоксли. Он сказал еще, что Хоксли –
слепой, что его отчим снял ту квартиру на имя Хоксли. Родней не должен был
догадываться об этом. Они охраняли ту, нижнюю квартиру так тщательно, что он
никак не мог подобраться к сейфу. Была экономка, которая действительно была
посвящена в эту тайну, и секретарша, которая многого не знала. Потом еще
телохранитель отчима, Джонс Блэйн, и китаец Гао Лунь. Эти люди ходили по задней
лестнице, чтобы подняться или спуститься в нижнюю квартиру. Они делали вид, что
занимались каким-то совместным бизнесом с этим Хоксли. Родней выяснил, что
ничего подобного не было. Хоксли был одним из партнеров в том деле, связанном с
поставками вооружения, которым они занимались двадцать лет назад. Хоксли тогда
продал долю в партнерстве. Потом он опять занимался поставкой вооружения и
обманул своих китайских покупателей, сообщив японцам, когда и куда доставлялось
оружие на китайских джонках. Поэтому японцы и позволяли Хоксли заниматься своим
бизнесом, а Карр просто взял себе фамилию Хоксли.
