Почти в ту же секунду рядом конденсируется облачко, как будто нафыркали из распылителя, и сгущается в Укун-Тингир. Она при полном параде – шелка, серебро и морская пена.
И наконец к ужасу Арай из всех щелей вылезают полчища насекомых, проходятся подвижным ковром, огибая ноги людей и ножки мебели, и собираются в Умукха. Он в джинсах, сандалиях и футболке с узором из символов биологической опасности.
Все трое вцепляются взглядами в Камышинку и некоторое время молча гипнотизируют.
– Ты видишь её имя? – наконец спрашивает Умукх Ирлика.
– Не-а, – кривится тот. Размашисто шагнув вперёд, он наклоняется и обнюхивает речную дочь точно так же, как это делала хозяйка леса. Только на сей раз Камышинке всё равно. Она лежит неподвижно, повернув лицо к Чаче и только моргает время от времени. Ирлик разгибается. – Нет у неё настоящего имени. Она вообще не с Муданга.
– Инопланетянка? – выдыхаю я. – Но…
– Путешественница, – понимающе кивает Умукх. – В зияние, наверное, провалилась.
– Но она устроена, как вы или хозяева леса! – напоминаю я.
– Ну, значит, это… Как это называется, Умукх, ты мне говорил, вы придумали умное слово?
– Брониада, – с важным видом сообщает Умукх. – Это от слова “брхон”, то есть, мы, боги, только с земным акцентом. Мы с исследовательской группой разработали терминологию. Теперь мы называемся броны, хозяева леса – бронианы, а все вместе – брониады. Она брониада.
– Но вы разве не эндемики муданжские? – подтормаживаю я. Как-то мысль, что космос может быть населён “брониадами”, меня не посещала до сих пор.
– Вы, люди и всякие твари земного происхождения, расселились по разным планетам, а мы чем хуже? – резонно спрашивает Ирлик. – Я встречал на других планетах брониад. Ну или что-то очень похожее.
– Да! – подхватывает Умукх с энтузиазмом. – Никто не доказал, что мы возникли здесь!
– Я бы даже сказал, – задумчиво продолжает Ирлик, – если учесть, сколько на Муданге зияний, весьма вероятно, что мы откуда-то пришли.
– Так, – я стыкуюсь со своим мозгом. – Это всё чудесно. Теперь нам надо срочно понять, как её лечить. Может, в её собственном мире есть средства? Камышинка? Камышинка, вы меня слышите?
Она неохотно отводит взгляд от мужа. Взгляд усталый, больной. Богов она будто не замечает. Я повторяю свой вопрос.
– Нет, – бесцветно произносит она. – Мы всю жизнь готовимся произвести следующую жрицу. Когда её мужчина решает, что пора, жрица производит преемницу. Это надо делать в храме, но я не могу вернуться… Я закончила свой путь.
Чача всхлипывает и утыкается лицом в простыню у Камышинкиного плеча.
– Сделайте же что-нибудь! – шиплю я, глядя на Ирлика и Умукха. Укун-Тингир так и стоит в сторонке, безучастно осматривая палату и перебирая перепончатыми пальцами браслет.
– Красная рыба, – внезапно говорит она и кивает каким-то своим мыслям.
– Ты есть захотела? Сейчас? – возмущается Ирлик.
Она высокомерно хмыкает и исчезает в облачке брызг.
– Ладно, толку от неё, – ворчит Ирлик. – Ты это… Как неудобно без имени-то… К-Камышинка, ты знаешь, в каком месяце сюда попала?
Она вяло мотает головой.
– А в каком родилась? – схватываю я.
Она, кажется, не понимает вопроса, но Ирлик отмахивается.
– Путешественникам покровительствует тот бог, в чей месяц они попали на Муданг. Ну хоть летом или зимой, помнишь?
Камышинка не отвечает, а я вздыхаю.
– Она жила к югу от Имн-Билча. Там лето от зимы почти не отличается.
Ирлик досадливо сплёвывает дымящийся пепел. Умукх мнётся в ногах кровати, пожёвывая кончик одной из своих косичек.
– Я не умею лечить брониад, – сознаётся он. – Пока только людей. На Земле брониад больше нет.
– Больше? – не удерживаюсь я. У меня нет идей, что ещё сделать с Камышинкой.
– Раньше были, – уныло сообщает Умукх.
– И куда делись? – моргаю я, понимая, что шквал вопросов, которым меня сейчас накроет, неуместен при умирающей.
– Ушли, – кратко поясняет Умукх.
Я открываю рот, но Ирлик меня опережает.
– Она не с Земли. Я бы почуял, я там все их следы перенюхал.
Я открываю рот шире. Тут Камышинка заходится кашлем. Я кидаюсь сканировать её лёгкие – ну, имитацию лёгких. Там никаких изменений. Я в упор не понимаю, как может разрушаться организм, если в нём вообще ничего не меняется! Если только…
– Ребят, а вы не можете её силой накачать? – выпаливаю я.
Боги переглядываются и кривятся.
– Мы не знаем её месяц, – смущённо объясняет Умукх. – Вдруг она чужая…
– Да чей бы ни был месяц! – взрываюсь я. – Другие боги точно так же понятия не имеют о её существовании, как и вы!
Умукх умоляюще смотрит на Ирлика.
– Наверное, – признаёт тот и приподнимает руку, но ближе не подходит. – Я не хочу ещё двести лет сидеть под землёй.
– Я тебя выпилю, – обещаю я, но Ирлик всё ещё колеблется. Что ж у них за такое монументальное табу на манипуляции над чужими?
– Не надо, – быстро говорит Ирлику Умукх. – Ты и так… У тебя и так репутация… Я, если что, скажу, что меня гуйхалахом вынудили, как с флейтой. Может, пройдёт…
Ирлик скрипит зубами, но отступает. Настаёт черёд Умукха неловко поднимать руку.
Тут между мной и ним снова возникает облачко из пульверизатора и обращается Укун-Тингир, которая делает решительный шаг к Камышинке.
– Стой! – орёт Ирлик. – Ты что задумала?!
Та смеривает его презрительным взглядом.
– Моллюски, – говорит она и приподнимает в руках большую ракушку, видимо, наполненную водой.
– Кто моллюски?! – огрызается Ирлик. – Мы моллюски?!
– Ты вообще планария, – фыркает она и подходит к Камышинке. – Пей.
С этими словами она подносит к губам речной дочери свою ракушку и вливает её в рот всё содержимое до капли – там пол-литра помещалось, наверное.
– Что ты ей дала? – спрашивает Умукх с интересом.
– Моллюсков, – доходчиво поясняет Укун-Тингир. – Из Хинделин.
Я пытаюсь сообразить, чем так примечательны моллюски из Хинделин. Поскольку эта река протекает по самой чаще Великих лесов, её фауну практически не изучали. Раки там, помнится, очень вкусные, а вот моллюски…
Ирлик хлопает себя по лбу.
– Вспомнил! – выкрикивает он радостно. – Конечно! Моллюски из Хинделин! Ты умница!
– Вот, – удовлетворённо произносит Укун-Тингир, подняв вверх указательный палец, так что перепонка натягивается. – Ты мне обещал озеро подогреть зимой, если похвалишь.
