– Хорошо, пойдем в другой магазин, – шиплю я, проклиная свои недоразвитые педагогические способности.
Расплатившись за авоську с мукой и дрожжами, мы вновь бухаемся в буран. На улице, кажется, стало еще холоднее, еще ветренее. Мимо нас с дочерью то и дело пролетают целлофановые пакеты, жестяные банки, куски шифера. Из-за снега видимость нулевая, потому одной рукой я держусь за заборчик палисадника, чтобы не сбиться с дороги.
Минут через пятнадцать методичного обветривания и обмерзания мы находим еще один продуктовый. И там даже есть пирожные. Корзиночки и эклеры.
– Может, все-таки купим вон ту корзиночку? – блею я, тыча одеревеневшим пальцем в стекло витрины. – Смотри, какой на ней милый цыпленок из крема. Ты же любишь цыплят.
– Не люблю, – угрюмо бухает Алёна. – И я хочу трубочку. Тру-боч-ку. Неужели так тяжело запомнить?
Мы снова блуждаем по улице минут пятнадцать, снова натыкаемся на продуктовый. Только и там одни корзиночки. С вишней, со сливками, с кусочками ананаса. Прямо заговор какой-то.
– Алёна, – я еле шевелю замерзшими губами, – ты же котик. Где ты видела котиков, поедающих трубочки с кремом? Давай я тебе лучше молока куплю? Все коты любят молоко.
Дочь на мгновение задумывается, а потом расцветает.
– Нет, коты любят сосиски. Я буду играть, как будто трубочка – это сосиска.
Продавщица, женщина лет пятидесяти, в два слоя обмотанная клетчатым пледом, смотрит на меня с сочувствием.
– В мясном отделе есть вкусные сосиски с сыром, – вкрадчиво сообщает она и показывает глазами путь к спасению.
В душе у меня рождается надежда.
– А что, может, правда, обычных сосисок возьмем? Сладкое вообще для зубов вредно.
В глазах Алёны мгновенно наливаются огромные, кинематографические слезищи.
– Мама, ты же обещала мне пирожное.
Я и дочь снова возвращаемся в объятия бурана. Неожиданно я понимаю, что не знаю, где мы и в какой стороне наш дом. Меня охватывает паника. Но Алёна упрямо тянет меня вперед. А может, назад. Или вбок. Совершенно невозможно разобрать. Закусив губу, я покоряюсь судьбе и дочери.
Спустя пару минут мы оказываемся на автобусной остановке. От нее как раз собирается тронуться колонна маршруток, возглавляемая красной снегоуборочной машиной. Алёна втаскивает меня в один из микроавтобусов и старательно вглядывается в лица пассажиров. Как на допросе. Какой-то парень не выдерживает давления и уступает ей свое место – дочь проворно забирается на сиденье и светится от счастья.
Через полчаса мы стоим у витрины с пирожными в самом большом гипермаркете нашего города. Да, тут есть трубочки. Целых три вида: с шоколадным кремом, со сливками и с вареной сгущенкой.
– Выбирай, – устало командую я и сама пугаюсь своего голоса: он осипший и скрипучий, да и в горле какие-то странные ощущения, будто наждачкой прошлись.
Алёна, не раздумывая, берет с полки пластиковый контейнер с корзиночкой.
– Это хочу. Оно похоже на миску со сметаной. Котики любят сметану.
* * *
Мы возвращаемся домой после полудня. Всё, о чем я мечтаю, – это чашка горячего чая и плед. Или два пледа. Да, два пледа, шерстяные носки и пуховый платок в придачу. Мой рабочий энтузиазм уже не подает признаков жизни, но я не паникую. Немного вареньица, вафель – и мы его реанимируем. Главное, все-таки усадить себя за ноутбук; минут сорок мозги будут скрипеть, а потом дело пойдет.
Я отпираю дверь в квартиру и сразу чувствую: что-то не так. Сначала в нос бьет какая-то ужасная вонь, а потом я замечаю, что из гостиной валит синий дым.
– Ух, ты! Пожар! – вопит Алёнка и почти подпрыгивает от счастья.
«Надо срочно хватать ценные вещи и эвакуироваться», – думаю я, но вместо того, чтобы развить бурную деятельность, прирастаю к полу. Синие клубы дыма словно гипнотизируют меня. Еще мгновение – и я бухнусь в обморок.
– Сейчас мы всё потушим, – уверенно обещает Алёнка и чешет на кухню. – Тили бом, тили бом…
– Куда в обуви-то? – Мое оцепенение мгновенно смывает волна раздражения. – Мало нам пожара – давайте еще ковры затопчем.
Я скидываю сапоги и тоже несусь на кухню. Из туалета раздается шум смываемого бочка.
– Мама, мы горим! – ору я, нагоняя дочь у плиты. – Немедленно покиньте квартиру!
Алёна стаскивает с плиты ковш и силится пробиться к мойке, к воде. Я пытаюсь забрать у нее ковш. Пара секунд борьбы, потом я хватаю дочь на руки и бегу в прихожую – в коридоре мы врезаемся в мою мать.
– Что вы топочете, как две кобылицы? – возмущенно вопрошает маман. – Внизу люди, между прочим, живут. У них там, наверное, люстра ходуном ходит.
– Мама, у нас пожар вообще-то, какие люстры?
– Пожар? Где? – В глазах мамы вспыхивает оживление. – На каком этаже?
– На нашем. У нас в квартире. Вон, из гостиной дым валит.
Мать оглядывается и понуро опускает плечи.
– А-а, вон ты про что… Это не пожар, это я ароматические палочки зажгла. Для фэн-шуя.
– Для чего? – Я заглядываю в гостиную и тут же захожусь кашлем: посреди комнаты в миске тлеет какой-то хворост.
– Я чищу ауру нашего дома. – Мама забирает у меня Алёнку и расторопно стаскивает с нее теплые одежки.
– Лучше бы ты картошки начистила. К обеду.
– Смейся-смейся. Потом еще мне спасибо скажешь. Хорошая энергетика дома, между прочим, благоприятно сказывается на энергетике жильцов. – Мама кидает Алёнины вещи в кресло и ворошит свой хворост рожком для обуви.
Я стягиваю пуховик и заматываюсь в шерстяной платок. Пальцы еще не гнутся, но колени уже пощипывает от тепла.
– Мам, а давай чайку выпьем, горячего?
– Давай, – кивает мать, – но только сначала нам надо переставить мебель. У нас зона любви просто ужасно захламлена. И не только она.
Я хватаюсь за голову. Мама опускается на корточки перед диваном, засовывает под днище руки.
– Чего стоишь? Помогай. Мне одной, что ли, на благо семьи горбатиться? Нет, это ж надо: посреди зоны карьеры диван. Неудивительно, что у тебя с работой не клеится, лежебока.
Естественно, после перестановки в гостиной мама решает подлатать энергетику и в моей комнате. Я пытаюсь возражать. Аргументированно. Говорю, что в фэн-шуй могут верить только совсем безголовые личности, что аура моего шкафа никак не может угрожать карьере, ведь шкаф достался от бабушки, а та плохого не завещает. Всё бесполезно.
– Ты просто лентяйка, да-да, – отбривает маман. – Не хочешь палец о палец ударить ради своего счастья. Иди, пей свой пакостный чай, порти цвет лица. Я сама всё переставлю. Одна.
В чем в чем, а в эмоциональном шантаже маме нет равных. Конечно, никуда я не иду, двигаю мебель, как миленькая. Мой диван воцаряется по диагонали, шкаф отодвигается от стены на полметра, шторы объявляются слишком мрачными и переезжают жить на антресоли.
