Она осторожно, словно хрустальную вазу, передает мне большую желтую пачку.
Хм, я таких вафель раньше никогда не видела. На всякий случай проверяю срок годности (с ним – порядок), а потом изучаю упаковку.
– Безглютеновые?
– Чего? – Начальница выхватывает у меня пачку и несколько секунд бестолково вертит в руках. – Нет, нормальные.
– Тут написано «глютен фри».
– Ох ты ж господи! Теперь что, и вафли-фри бывают? – Начальница возводит глаза к потолку, а потом обнадеживающе похлопывает меня по плечу. – Ничего страшного, бабушки у нас неприхотливые, за раз всё стрескают.
* * *
Вернувшись с работы домой, застаю возмутительную картину: маман и Иваныч смотрят в гостиной какую-то советскую комедию, а мой ребенок, преступно оставленный без присмотра, наклеивает на обои в кухне аппликацию из конфетных оберток. Я хватаюсь сначала за голову, потом за сердце, потом снова за голову.
– Алёна, ты чего творишь-то? Ты что, сожрала все конфеты, что есть дома?
– Нет, это деда Толя, – не отрываясь от творчества, рапортует дочь. – Он сказал, что когда мозгами работаешь, сладкое требуется.
– А он что, сегодня мозгами работал? – Голос у меня как-то сам собой наполняется сарказмом. – Интересно, над чем. Программу передач изучал?
– Он и бабушка сегодня кроссворд разгадывали, – Алёна смотрит на меня как на глупышку, а потом раздраженно швыряет в сторону какой-то тюбик. – Тьфу, опять клей закончился, на эту стену не хватило.
Я оглядываюсь и цепенею: в кухне, оказывается, целых три стены залеплены какими-то цветастыми обрезками. Нет, это совершенно невозможно! Это какое-то преступление против человечества.
Сердце пускается в карьер, а ноги сами несут меня в гостиную. При моем появлении Иваныч и мать отшатываются друг от друга и пытаются сделать нарочито невозмутимый вид. Я вырубаю телевизор.
– Мама! Вы почему не следите за ребенком? Вы чем тут вообще занимаетесь?
Иваныч подозрительно краснеет, а у мамы начинают бегать глаза. Я снова хватаюсь за голову: да что, черт возьми, происходит? Моя мать запала на какого-то деревенщину?
– Доченька, ты сегодня рано… – пространно говорит маман и, нервно сглотнув, поправляет волосы.
Внутри меня всё клокочет.
– Вы хоть видели, во что Алёна превратила кухню? Вы зачем дали ей клей?
– А что случилось-то? – Иваныч встает с дивана и незаметно одергивает рубашку.
– Сходите и посмотрите!
«Ромео» и «Джульетта» пару секунд недоуменно переглядываются, а потом с церемонным видом шествуют на кухню. Там моя дочь уже вовсю дорисовывает фломастерами недостающие элементы своего панно.
– Алёнушка, да как же это? – Мама оседает на табуретку и незаметно поглаживает пальцами одну из новых сережек. – Ты же обещала не шалить.
– Я и не шалю. Я украшаю наш дом.
– А, по-моему, очень даже ничего получилось, – говорит Иваныч и с преувеличенным усердием ерошит Алёнкины волосы. – Такие миленькие цыплята.
– Чего? – оскорбляется дочь. – Какие цыплята? Это вообще-то цветочки!
Иваныч обиженно хмурится, а потом тыкает пальцем в один из цветных элементов.
– Вот это точно цыпленок.
– У тебя проблемы со зрением? Это гладиолус.
– Алёна, нельзя так с взрослыми разговаривать, – спешит одернуть маман, а потом смотрит на меня. – Это всё твое дурное влияние, Майя. Ты вконец избаловала девочку.
– Да что вы говорите? – Я прямо обалдеваю от такой наглости. – При мне ребенок хотя бы не портит обои.
Иваныч потирает лысину и глядит на меня с осуждением.
– Твоя мать права, деточка. Это всё твой дурной пример. Ты же сама всякую ерунду по дому расклеиваешь, а хочешь, чтобы ребенок за тобой не повторял.
– Ерунду по дому? Вы о чем вообще?
– Вот об этом, – Иваныч показывает на мамины плакаты с аффирмациями и покачивает головой. – Об этих вот растяжках про мужиков и счастливую жизнь.
– Что? Да это вообще не…
Мать подскакивает со стула и зажимает мне рот рукой.
– Майя, не спорь со старшими! Немедленно сними свои идиотские плакаты.
– Амгхм-гхм, – пытаюсь возразить я сквозь ее ладонь.
Мама становится белее мела, а потом на ее щеках проступают нездоровые алые пятна. Ох, как бы у нее давление не подскочило! Она изо всех сил подмигивает мне то одним, то другим глазом.
– Будь человеком, доча. Тебе ведь не трудно.
Я умираю от бешенства, но заставляю себя кивнуть: мамино здоровье – это все-таки святое, да и мою тягу к самопожертвованию еще никто не отменял. Наконец она меня отпускает и еле различимо шепчет:
– С меня шоколадка.
– Две, – отвечаю я и иду сдирать ненавистные аффирмации.
Глава 16
Ай эм хеппи вэри мач
В воскресенье просыпаюсь в ужасном настроении. Куда мы катимся? Скоро Новый год, а квартира напоминает обитель чокнутого: в гостиной ободранные стены, в кухне – аппликации, мебель стоит черти как. А еще у меня нет штор. Интересно, среди соседей есть извращенцы с биноклем?
– Мам, а когда мы будем писать письмо Деду Морозу? – выводит меня из задумчивости голос дочери.
– Э-э… Скоро.
Алёнка забирается на мой диван и начинает бодро подпрыгивать, как на батуте.
– Хочу мешок конфет. И много платьев. Еще мне надо куклу, которая поет песни. И клипсики. И бусы, как у Каринки. И…
Я пытаюсь чуть сгруппироваться, чтобы очередной прыжок дочери не закончился приземлением на мои конечности.
– Алёна, нельзя требовать от Деда Мороза такую кучу всего! У него не так много денег, чтобы дарить каждому ребенку горы подарков.
Она начинает смеяться.
– Ты глупая? Дед Мороз – волшебник, ему не нужны деньги, он может подарки просто наколдовать.
– Он подумает, что ты жадная, если так много попросишь. И ничего не подарит.
– Тогда мы на него нажалуемся, – веселится Алёна. – Бабушка говорит, если кто-то плохо делает свою работу, на него надо жаловаться.
Она еще раз подпрыгивает, но зацепляется за одеяло и обрушивается на меня.
– Ай! – Я подпрыгиваю от боли, как кошка.
Алёна сваливается в сторону и мгновенно делает сострадательное лицо.
– Ты ушиблась, моя маленькая? Дай пожалею.
Я соскакиваю с дивана и отбегаю на безопасное расстояние.
– Не надо! Не надо меня жалеть.
– Но я же так тебя люблю, мамулечка! – Алёна тянет ко мне вытянутые губки.
