– Ну, не собака точно.
– Но зачем? Для чего? – У меня такое чувство, будто по голове огрели мешком.
– Твоя мама жаловалась на одинокие вечера, вот я и подумал…
Кот выворачивается из рук Иваныча и, спрыгнув на пол, деловито чешет в мою комнату.
– Стой! – кричу я. – Не ходи туда!
– Да пусть осваивается! – по-доброму усмехается Иваныч.
Мне хочется стукнуть его чем-нибудь тяжелым, но под рукой, как назло, нет ничего подходящего. Чертыхнувшись, спешу в свою комнату: котенок уже запрыгнул на диван и с подозрительным видом его обнюхивает. Я с раздражением смотрю то на кота, то на Иваныча:
– Ну а лоток-то вы ему купили?
– А зачем? Надо его сразу к улице приучать. У нас в Кочкине все коты на улицу ходят.
Иваныч достает из кармана пачку купюр и кладет на стол:
– Вот, кстати. За сережки. Мы с ребятами посмотрели в Интернете, такие цацки аж пятнадцать тысяч стоят.
– Не надо, – мотаю головой я. – Заберите.
А сама даже чуть волнуюсь: Иваныч ограбил кочкинский банк? Отнял пенсию у дедушки? А может, у сестры занял? Она же, наверное, нехилое детское пособие на пятерых получает.
– Как это не надо? – почти обижается Иваныч. – Долг платежом красен. К тому же, ты ж хотела вернуть серьги тому расфуфыренному хмырю.
– А я передумала возвращать.
Он пожимает плечами.
– Ну, это твое дело. Не хочешь возвращать – ребенку чего-нибудь купи. Мое дело отдать.
Он собирается выйти из комнаты, но я крепко вцепляюсь в его рукав.
– Эй! А кот?
– Что, кот?
– Заберите его с собой, пожалуйста.
– Зачем? Пусть тут лежит. Есть же не просит…
В прихожей щелкает дверной звонок, и квартира наполняется Алёнкиными воплями:
– Мама! Ты где?! Мы снегирей видели! А Мишка Сидоров меня дурой обозвал! Ты мне купила булку с изюмом, нет? Можно я вечером зубы чистить не буду?
Обычно такой словесный поток меня полностью деморализует, но сегодня я даже приободряюсь.
– Алёна, мама, идите скорей сюда! Поглядите, что учудил Анатолий Иванович.
– Толенька, ты уже приехал? Как хорошо! – Мама вмиг превращается во влюбленную школьницу.
Алёнка вваливается в комнату в шапке набекрень.
– Что?
Я показываю на диван.
– А-а! Счастье привалило! – кричит дочь, бросаясь на кота.
* * *
Бурная радость по поводу новых жильцов стихает, и я отправляюсь по магазинам. Мне не терпится покинуть сумасшедший дом, в который снова превратилась квартира. У нас теперь кот – какой ужас! Хотя, нет. У нас теперь Иваныч – это намного страшнее.
За покупкой лотка, мисок и коврика я чуть вообще не забываю про то, что у меня сегодня свидание. К счастью, звонит Артём, напоминает, спрашивает, не изменились ли у меня планы. Я клятвенно уверяю его, что скоро буду. На улице опять снегопад. Сугробы похожи на горы аппетитного мороженого, и почти не холодно.
Вернувшись домой, я вытираю все подозрительные лужи и быстро делаю макияж.
– Майя, доченька, идем сало пробовать! – зовет мать, которая за последние пару часов, кажется, скинула с десяток лет. – Толенька такое сало привез, пальчики оближешь.
– Нет, спасибо, – фыркаю я, пытаясь придать объем вредным волосам. – Вы лучше кота, вон, со шторы снимите. Он уже минут двадцать на ней болтается.
– Пускай! – крякает Иваныч, заплетая Алёнке восемнадцатую косичку. – У него ж должна координация развиваться.
Я захожу на кухню, чтобы попить, и чуть не влетаю в длиннющую стену из банок.
– Это что?
– Гостинцы! – радостно сверкает глазами мать. – Помидоры, огурцы.
– Всё свое, кочкинское! – гордо рекламирует Иваныч. – Никакой тебе химии.
– А оно так и будет всё здесь стоять?
– Ну а куда девать-то? – насупливается мать. – В холодильник больше не лезет.
– Ладно, – говорю я и осторожно переступаю через банки, чтобы пробраться к раковине.
Пока я наливаю и пью воду, мой взгляд тщательно ощупывает Алёнку. Я сто лет не оставалась ни у кого с ночевкой, и мне немного не по себе. Почему-то кажется, что за время моего отсутствия у дочери обязательно поднимется температура, случится приступ аппендицита или вообще что-нибудь сломается. Вид у дочери, скажем так, уже не очень. Руки и ноги все исчерчены длинными царапинами, ведь кот нам, конечно, достался с характером.
– Мама, следите, пожалуйста, за зверьем: у Алёнки скоро утренник, а она уже вся покоцанная.
– Ничего страшного, – утешает меня Иваныч, откладывая расческу. – Пускай ребенок резвится. Если что, нарядим ее во Франкенштейна.
Невольно закатываю глаза.
– Майя, а может, хотя бы холодец попробуешь? – всплескивает руками мать. – Такой вкусный! С чесноком, с хреном…
– Его еще с горчичкой хорошо, с горчичкой! – подхватывает Иваныч.
О нет! Подобно лани, перескакиваю через банки и несусь прочь из кухни.
* * *
Дин-дон! Лифт Артёма с заученной приветливостью распахивает мне свои объятия. Делаю шаг вперед и теряюсь перед своим отражением. Такие встревоженные, смущенные глаза, побелевшие от напряжения губы! Я опять маленькая потерянная девочка, которая очень хочет понравиться.
Быстрее отворачиваюсь от зеркала, чтобы еще сильнее не разволноваться: из-за волос, из-за нездоровой худобы и неудачного носа. Так, Майя, не обольщайся! Тебе всё равно ничего не светит. У вас просто секс и ничего более. Разве ты забыла? Стоит на что-то понадеяться, и ты обречена на несколько месяцев душевной агонии.
Аутотренинг работает: когда я выхожу из лифта, сердце уже почти не пытается сделать себе харакири о ребра. Отлично! Теперь главное – перестать дрожать.
Мой палец еще только тянется к звонку, как дверь распахивается. Это знак? Или я опять пытаюсь размечтаться?
– Наконец-то! – вместо приветствия говорит Артём и нежно чмокает меня в нос. – Я боялся, что дороги так заметет, что ты не сможешь до меня добраться. Уже собирался поискать в Интернете какое-нибудь заклинание против непогоды. – Он убирает мой пуховик в шкаф и кивает: – Проходи на кухню, я сейчас.
– Как-то это неправильно, – корчу рожицу я. – Я рассчитывала, что ты уже в прихожей на меня набросишься. Может, ты опять купил маленькую пачку презервативов и экономишь?
Он вдруг краснеет.
– Так! Иди, давай.
Я прохожу в кухню-гостиную и замираю в немом восхищении: почти половину комнаты теперь занимает огромная пышная сосна. И она даже пахнет: тягуче, крепко, пьяняще.